Жебелев Сергей Александрович

1867-1941

Историк античности, археолог, профессор Петербургского университета, академик Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета в 1890 г.

Начну свои воспоминания с профессоров-классиков. Старейшим из них был в год моего поступления в университет К. Я. Люгебиль. Мне довелось слушать К. Я. Люгебиля только в течение одного семестра, моего первого семестра: в начале 1887 г. К. Я. По болезни прекратил чтение лекций, а потом вскоре и скончался.

В. К. Ернштедт, которому я считаю себя обязанным чрезвычайно многим, был в то время молодым профессором. Внешняя манера его чтения лекций вряд ли к себе располагала, и на большую аудиторию он рассчитывать не мог. .. Но если В . К. Ернштедт далеко не был «блестящим» профессором, то руководителем для специалистов он был незаменимым. Авторов он предпочитал переводить не сам, а заставлял переводить их желающих из слушателей, так что лекции по интерпретации в сущности обращались в практические занятия, и это приносило мне, часто выступавшему в качестве переводчика, большую пользу… В особенности мастерски В. К. Ернштедт руководил занятиями по греческой палеографии, первоклассным знатоком которой он у нас был. Из меня, правда, специалиста-палеографа он не сделал, но пример моего младшего сверстника Г. Ф. Церетели, превзошедшего, пожалуй, в области греческой палеографии своего учителя, способен дать представление о том, какой это был учитель. Во всяком случае, В. К. Ернштедт был профессором только для специалистов-классиков, которые его всегда очень ценили и у которого они многому научились не только в деле приобретения филологических знаний, - а знания эти были и глубокие, и разносторонние, в чем легко убедиться хотя бы по изданным нами, его учениками «Victoris Jernstedt Opuscula», но в смысле выработки правильного, строго научного филологического метода.

Полную противоположность ему, как профессор-лектор, представлял покойный П. В. Никитин… П. В. Никитин с изумительной тщательностью обрабатывал свои лекции, касались ли они толкования древних авторов, истории греческой поэзии, греческой диалектологии, избранных отделов исторической грамматики греческого языка и пр. Особенно хорошо П. В. Никитин переводил, настолько хорошо, что его слушали с восторгом все студенты филологического факультета. Незаменимым руководителем был П. В. Никитин и на практических занятиях по критике и интерпретации… Некоторые курсы П. В. Никитина я, впрочем, слушал в единственном числе; правда, тогда он меня «милостивым государем» не называл, но читал все же стоя на кафедре, а главное – читал и эти лекции так же, как если бы имел пред собою и более обширную аудиторию. По строгому отношению к своим профессорским обязанностям П. В. Никитин всегда был и будет для меня недосягаемым идеалом. Как с человеком, с П. В. Никитиным было сойтись нелегко: натура его была самоуглубленная , в себе самой замкнутая, казавшаяся по первому впечатлению, слишком строгой и даже черствой. Но все это только казалось… Студенты побаивались его, в особенности боялись его «острого» языка и хорошо знали, что ни «заговорить», ни «провести» профессора им никогда не удастся. А за удивительную скромность и как бы застенчивость П. В. Никитина студенты нередко называли его «красною девицей».

Главным представителем латинской филологии был покойный И. В. Помяловский, ставший после М. И. Владиславлева деканом факультета. У него мы слушали изящно составленные и толково изложенные лекции по истории римской литературы и по римским государственным древностям… Большую пользу можно было извлечь из практических занятий под руководством И. В. Помяловского, которые состояли в чтении и разборе латинских надписей по сборнику Вильманса. Тут И. В. Помяловский никакими «записками» связан не был, любил беседовать на различные темы, связанные, а иногда и мало связанные с предметом занятий, обогащая нас обширными библиографическими указаниями; будучи сам страстным библиофилом, он не упускал никогда случая, увидев у студента книгу, спрашивать его: "А это «у вас что за книжица?», причем , если «книжица» бывала хорошей или редкой, то он давал и соответствующую ей аттестацию, вплоть до указания ее рыночной стоимости и предупреждения: берегите как зеницу ока – книга в цене. А иногда не без удовольствия прибавлял: «У меня она имеется в двух экземплярах». Когда я как-то спросил его, зачем же у него два экземпляра одной и той же книги, то получил такой ответ: хорошую книгу, «изволите ли видеть» (любимое и постоянное mot И. В. Помяловского), можно держать и в трех экземплярах…

…Ф. Ф. Зелинский, незадолго до поступления моего в университет вступивший в число приват-доцентов, к окончанию мною курса получил кафедру. У него я слушал лекции по Овидию, Ливию, письмам Цицерона. Чтению и толкованию авторов Ф. Ф. Зелинский предпосылал обширные и обстоятельные введения, например, о греческой мифографии, о римской историографии и т. д. В мое время Ф. Ф. Зелинский не был еще таким большим оратором, каким он стал впоследствии; курсы его при всей обстоятельности, казались нам несколько скучными, в особенности потому, что он читал их, не отрываясь от «записок», причем не пропускал даже отмечать и такие внешние подразделения в них, как например, глава, параграф, пункт и т. п. Центр тяжести деятельности Ф. Ф. Зелинского лежал в практических занятиях. Они состояли: 1) в критике и интерпретации избранных произведений латинских авторов и 2) в переводах с русского на латинский. Эти переводы доставляли нам немало хлопот и забот, в особенности потому, что приходилось всем студентам пользоваться имевшимся только в одном экземпляре в библиотеке русско-латинским словарем Ивашковского, а заменить его было нечем. Приходилось устраивать своего рода очередь занятий.

Из профессоров-словесников я прослушал курс (скорее публицистического, чем строго научного характера) покойного О. Ф. Миллера по истории русской литературы и пробовал слушать курс о Шекспире покойного А. Н. Веселовского. Говорю – пробовал, так как А. Н. Веселовский в мое время чаще пропускал, чем читал лекции. Мне передавал впоследствии Н. П. Кондаков такой случай в заседании факультета, который, может быть, стоит предать гласности, так как он характерен для А. Н. Веселовского. «Высшее начальство» поручило декану факультета И. В. Помяловскому поставить на вид А. Н. Веселовскому его манкировки. Желая сделать это в возможно деликатной и товарищеской форме, И. В. Помяловский сказал: «Вот, изволите ли видеть, говорят, что некоторые профессора пропускают много лекций". На это первый же А. Н. Веселовский откликнулся вопросом: «Неужели? Да кто же это такая свинья?»

…Остается упомянуть еще о двух профессорах: М. И. Владиславлеве и Н. П. Кондакове. У покойного М. И. Владиславлева я прослушал: логику, психологию, философию духа и «Федона» Платона. Философские материи М. И. Владиславлев излагал очень ясно, но и очень скучно и монотонно. Слушал я его уже на 4 курсе. Вскоре М. И. Владиславлев заболел, и заканчивал курс молодой тогда, но и тогда уже блестящий профессор А. П. Введенский. Н. П. Кондаков, знаменитый наш историк искусства и археолог, перешел к нам из Одессы. Историю греческого искусства он излагал довольно суммарно; зато лекции по истории византийского искусства с практическим занятиями были и чрезвычайно интересны, и глубоко назидательны.

Слушание лекций, участие в практических занятиях, подготовка к зачетам – все это требовало от прилежного студента довольно значительного напряжения сил и большой затраты времени. Практические занятия у некоторых профессоров происходили иногда по вечерам от 6 до 8 часов… По пятницам я в течение трех лет занимался у Ф. Ф. Соколова на его квартире, помещавшейся в бывшем Историко-филологическом институте, греческими надписями. В промежутке между утренними и вечерними лекциями приходилось зарабатывать хлеб насущный путем давания уроков.

…Лекции, практические занятия, работа над сочинением – так складывалась моя университетская жизнь…

Единственными развлечениями в однообразном времяпровождении, если не считать чтения и посещения театра, особенно итальянской оперы, служили происходившие в университет же вступительные лекции новых приват-доцентов, а иногда и профессоров, и ученые диспуты.

Но особенно привлекательны были ученые диспуты, эти истинные праздники науки. В моей памяти до сих пор свежо воспоминание о докторских диспутах покойных В. В. Латышева (История и государственное устройство г. Ольвии; официальными оппонентами были Ф. Ф. Соколов, П. В. Никитин и В. К. Ернштадт), Ю. А. Кулаковского (К вопросу о начале Рима; оппоненты Ф. Ф. Соколов и Ф. Ф. Зелинский)…

Курс по истории древнего Востока, впервые введенный в учебный план по уставу 1884 г., за неимением специалиста должен был читать Ф. Ф. Соколов и читал его, как он мне сам потом говорил, «с краскою на ланитах». Ф. Ф. Соколов чувствовал себя хозяином только в областях, где он мог сам дойти до источников. Источники по истории древнего Востока были ему недоступны в оригинале, он оказался в рабстве у переводчиков, переводчики его путали, так как каждый переводил по-своему, и несчастный Ф. Ф. Соколов должен был выбирать то, в чем переводчики оказывались согласны один с другим.

… по уставу 1884 г. никаких экзаменов в течение университетского курса не полагалось. Они все целиком сосредоточены были в государственных комиссиях; к ним допускались студенты, прослушавшие 8 семестров, получившие зачеты по ним, сдавшие экзамены по богословию и одному из новых языков и представившие вместе с выпускным свидетельством зачетное сочинение и свою автобиографию, написанную на латинском языке (для составления последней мы широко пользовались curricula vitae, прилагавшимся к немецким докторским диссертациям.

…Самые экзамены обставлены были торжественно. Они происходили в присутствии всей комиссии, состоявшей из 4-х членов и председателя; если экзаменатор по тому или иному предмету не принадлежал к составу комиссии, он приглашался ad hoc из лиц преподавательского персонала факультета.

31 октября 1890 г. сдан был мною последний экзамен. Через месяц я был оставлен при университете без стипендии. За четыре года пребывания в университете я успел так сродниться с ним, что расставаться с ним было грустно; самые стены его стали для меня дорогими. Скоро я получил возможность снова почти ежедневно бывать в этих стенах…

С 1 февраля началась моя связь с университетом, не прерывавшаяся ни на один год. Она стала еще более крепкой, когда я вступил в преподавательский персонал университета, начав с приват-доцентуры, прошел по получении докторской степени через экстраординатуру в ординатуру и попал, наконец, просто в «профессуру». Мало того: со времени дарования университетам автономии в 1905 г. судьба привела меня пройти все административные должности в университете: с 1905 по 1909 гг. я состоял секретарем факультета, в 1911-1912 гг. был проректором университета , в 1918-1919 г. деканом факультета и, наконец, в 1919 г. в течение, правда, всего двух месяцев занимал пост ректора. Для всех… «этапов» моей деятельности в университете немало накопилось у меня воспоминаний. Они отчасти радостные, отчасти обвеяны грустью. Но мои воспоминания о том времени, когда я был студентом университета, воспоминания исключительно светлые. Они проникнуты глубоким чувством благодарности к моим профессорам и наставникам, они проникнуты искреннею любовью к университету, который за 35 лет с лишком моего с ним общения должен был стать для меня и, конечно, стал истинною alma mater.

Жебелев С. А. Из университетских воспоминаний // Анналы. – Пг., 1922 (1923), № 2. – С. 168-187