Кони Анатолий Федорович

1844-1927

Русский юрист, судья, государственный и общественный деятель, литератор, судебный оратор, действительный тайный советник. В 1861 году учился в Петербургском университете. Профессор Петроградского университета (1918—1922).

«Милостивые господа! Два рода ученых обществ существует в области jura et humaniora. Удел одних — история и археология. Их устремленный назад взор ищет в восстановлении картин далекого, застывшего прошлого пищи и вместе отдыха для мысли, усталой от тревог действительности. Нельзя, конечно, отрицать значения их трудов в отношении к настоящему и в особенности к будущему, ибо история, по выражению Цицерона, не одна vita memoriae и testis temporum, но и lux veritatis, и всякий, для кого она не цепь случайных событий, а откровение общечеловеческих идей, должен слышать с ее страниц не только приговор неподкупного судии, но и вещий голос пророка. Однако отношение это не всегда уловимо и всегда очень условно. Задача других обществ — иметь прямое отношение к мимо бегущей жизни, к ее запросам и потребностям, складу и укладу — и в чреде своей деятельности намечать идеалы будущего и пути к их достижению. Одно из обществ последнего рода празднует сегодня четверть века своего существования. Самое его название — Юридическое общество— определяет его призвание — посредством слияния научных начал с житейским опытом — указывать на право-потребности общества и развивать в нем правильное правосознание. Многолетние труды общества в этом отношении так разнообразны, сложны и полновесны, что даже краткий очерк его деятельности за 25 лет отнял бы у нас слишком много времени. Приходится ограничиться краткою характеристикою лишь некоторых из сторон его деятельности. Поэтому я не буду говорить об организации Общества, его управлении, составе и т. п. Это анатомия Общества, с которою в подробностях можно ознакомиться из его отчета и устава. Для нас, быть может, будет несколько интереснее физиология Общества. Она даст возможность хоть отчасти ознакомиться с кровообращением его и со взаимным отношением между сознательною работою его мозга и отзывчивым биением его сердца.

Основание нашего Юридического общества тесно связано с судебной реформой. Великие слова коронационного манифеста 1856 года о правде и милости, которые должны царствовать в судах, оживили старые и вызвали новые работы по судебным преобразованиям, а эти работы сделали возможным существование Общества, посвящавшего себя разработке права и процесса, что при старом судебном порядке было совершенно немыслимым. Когда Судебные уставы были введены, эта возможность обратилась в необходимость. И действительно, можно ли было говорить серьезно о существовании и деятельности Юридического общества, как мы его ныне понимаем, в эпоху, когда все источники питания такого Общества были искажены или загрязнены? Таких источников, вообще говоря, три: наука, законодательство и судебная практика. Научные положения, преломившись в законодательной призме на радугу отдельных мер, получают воплощение в обыденной жизни путем судебной практики.

Наша старая судебная практика представляет из себя приказную правду, творимую приказными людьми. Я. не хочу вызывать в вашем воспоминании тех картин старого суда, которые были мною, с возможной подробностью, изображены в речах о наших судебных «отцах церкви» — Ровинском, Зарудном и Стояновском. Достаточно указать лишь на ужасающую медленность старого производства и по гражданским, и по уголовным делам. Знаменитое дело Баташовых, длившееся десятки лет и послужившее отдаленным толчком к судебной реформе, вовсе не составляло исключения. Достаточно напомнить о том, что Стояновскому пришлось завершать уголовное дело о краже из московского уездного казначейства медной монеты на 115000 руб., длившееся 21 год, и что еще прошлой осенью общему собранию Сената пришлось окончательно разрешить гражданский спор, возникший между одним из городов Западного края и Бенедиктинским женским монастырем еще в 1855 году. Вот когда можно было оценить справедливость китайской поговорки, говорящей: «Муха может затянуть тебя в суд, шесть пар волов из него не вытащат». Безгласность производства и все покрывающая и прикрывающая канцелярская тайна не давали способов знакомиться непосредственно с судебной практикой и ведать, как творится суд, но зато система формальных и механически предустановленных доказательств давала возможность представить себе, что творилось под именем правосудия.

В переживаемые нами Гоголевские дни, когда в уме и в памяти возникают с такою яркостью правдивые и выпуклые образы, созданные великим писателем, нужно ли упоминать о тех типически-приказных людях, над которыми, да вместе с ними и над создававшим их обществом он «горьким смехом своим посмеялся». Мы можем представить себе внутреннюю картину судебных инстанций. Перед нами описанный Гоголем уездный суд, в приемной комнате которого пасутся гусенята, а над шкафом с законами висит арапник; И. С. Аксаков дает нам картину дня в уголовной палате, где, во время решения дела, заседатели, сообразно своему сословному положению, выкидывают палкой военный артикул или топят печи, а любознательность Стояновского открывает в 1843 году во всем составе семи петербургских департаментов Сената лишь шесть человек с высшим юридическим образованием. Приказная правда не могла не торжествовать, находясь в руках огромного большинства приказных людей и представляя собою печальную картину судебных порядков, в которых власть без образования затопляла собою маленькие островки образования без власти. Уроки такой приказной правды не могли служить материалом для правильного мышления, а давали лишь повод считать слова знаменитой эктеньи: «Яко суды Его не мздоимны и не лицеприятны сохрани!» — не мольбою об устранении возможности, а воплем перед подавляющей действительностью.

Нечего делать было с такой судебной практикой и науке. Последняя или брезгливо отворачивалась от старого Уложения о наказаниях, веявшего средними веками, и при чтении страниц которого рябило в глазах от изобильно расточаемых плетей и клейм, или пела этому

Уложению раболепные дифирамбы. В первом случае наука уходила в даль и в глубину веков, изощряясь в исследованиях о кунах, вирах и уголовном праве Русской Правды или Судебников; во втором — она писала в лице известного профессора-криминалиста в автобиографической записке к столетию Московского университета, что «главною задачею своего преподавания с 1838 по 1855 год профессор полагал утверждение в своих слушателях глубокого уважения к отечественным постановлениям по преподаваемому им предмету». При такой отчужденности или угодливости науки влияние ее на законодательство и судебную практику должно было быть совершенно ничтожным. Да и самое законодательство в значительной мере оправдывало изречение Виндшейда о том, что «юриспруденция есть служанка законодательства, но служанка в терновом венце».

Вот почему Юридические общества до начала царствования Александра II были немыслимы. Незабвенная эпоха внутреннего обновления, залечения наболевших язв и умиротворения уставших скорбеть по правде сердец вызвала к жизни деятельные работы по судебной реформе. С началом их старики, не потерявшие надежды на возможность правосудия, могли сказать «ныне отпущаеши», а молодые силы почувствовали, что их, по выражению Пушкина, «бескрылые желанья» обращаются в действительность и у них вырастают крылья для полета в область юридической мысли, не оскорбляемой и не отрицаемой грубой действительностью. Тогда еще недавно ненужные юридические собрания сделались вполне понятными и возможными. Ввиду ярко разгоравшейся зари судебного преобразования явилась желательность построить обсерватории, с которых можно бы следить и изучать движение у нас и на Западе светил, называемых законностью и правосудием, и уметь отличать их «рассчитанный ход» от движения «беззаконных комет». Поэтому конец пятидесятых и начало шестидесятых годов совпадают с образованием ряда юридических кружков в Петербурге. Один из них группируется благодаря энергии Д. В. Стасова, привлекая к себе носителей многих славных впоследствии судебных имен. Я думаю, что сегодня наш уважаемый сочлен Димитрий Васильевич не без справедливой гордости пришел сюда праздновать 25-летие развесистого дерева, выросшего из заботливо и с любовью-посеянных им семян. Душой другого кружка, собиравшегося в доме генерал-губернатора, был С. Ф. Христианович, вносивший в него весь блеск своего тонкого и милого ума, всю живость своего горячего темперамента. Этот кружок много послужил подготовке деятелей для будущих судебных состязаний. Но главный деятель — сам Христианович — не пошел в судебное ведомство, хотя и начал нести, без шума и не выдвигаясь, трогательное и благородное служение судебному делу. Введение новых судов ставило лицом к лицу обветшалые формы административных мероприятий и горделиво уверенную в себе, в своей законности и правде, деятельность представителей новорожденного суда. Столкновения были неизбежны — и на почве самолюбий, и на почве дела. Они могли грозить успеху новых учреждений, их внедрению в русскую жизнь. Нужен был зоркий глаз, способный предусмотреть эти столкновения, рука, умеющая любовно и мягко их предотвратить. Нужен был стрелочник, готовый во все трудные минуты стоять на месте скрещения путей и надежною рукою переводить стрелку на надлежащий путь, когда представлялась возможность столкновения двух поездов. Таким стрелочником сделался Христианович и долгие годы нес свою незаметную, но важную службу. Да будет в этот день с благодарным чувством помянуто его имя!

Третий кружок был создан В. Д. Спасовичем и работал параллельно с деятельностью новых судов, пока не образовалось, наконец, наше Общество. Оно явилось по мысли юридического факультета Петербургского университета, возбужденной и проведенной в жизнь трудами и настойчивыми заботами И. Я. Фойницкого. Ему оно, по всей справедливости, обязано своим существованием. Образованию нашего Юридического общества более чем на десять лет предшествовало создание Московского юридического общества, голос которого неожиданно и преждевременно умолк. Не хочется, однако, верить, чтобы он умолк навсегда и даже надолго, хочется сказать, обращаясь к нему и к его деятельным членам, давшим столько ценных трудов: «nolite flere, non est mortuus sed dormit!»

Первоначально Общество, как и следовало ожидать, состояло из двух отделений, но уже через год образовалось административное отделение, под влиянием Александра Дмитриевича Градовского, определившего его задачу, со свойственной ему ясностью мысли и языка, как «насаждение начал права в области управления». Первым председателем отделения был К. К. Грот, видный боец против откупной системы и глубокий поклонник законности в делах управления, умевший до конца своих многополезных дней под сухой наружностью сановника сохранить неизменную теплоту и чуткое к людским скорбям сердце. Но главным деятелем, душою отделения был, конечно, Градовский, память которого мы не раз чтили искренно и скорбно. Он щедро расходовал у нас, как и повсюду, сокровища своего ума и громадных познаний и, «упорствуя, волнуясь и спеша», не щадил своего больного сердца, принося его в жертву тому, что считать истинным благом, и пылая подобно пламени, свет которого тем скорее меркнет, чем ярче оно горит. Двенадцать лет прошло с его кончины, сошел — будем надеяться, временно — со сцены его даровитый ученик, но остался завет Градовского о необходимости обращаться в наших трудах всегда от частного к общему и от преходящего к нравственно-незыблемому.

Затем, гораздо позже, в 1897 году, по почину нашего теперешнего председателя, открылось отделение обычного права. Общество никогда не было чуждо вопросам народной правовой жизни. Ему было ясно, что закон не может быть резко оторван от народного правосознания, иначе он будет обречен на постоянный обход или на применение, насильственное по приемам и бесплодное по нравственным результатам. Притом у нас многие миллионы живут по своему обычному праву. В этом праве сказывается народная житейская и юридическая мудрость; она является везде как мифологическая Минерва из Юпитеровой головы законодателя, во всеоружии, готовая на бой со всем, что с нею несогласно, а геологически, путем многовекового напластывания взглядов, вытекающих из глубоко сознанных потребностей. Эти пласты подчас хранят в себе следы исторических переворотов и останки разных чудовищных ихтиозавров и плезиозавров, но зато они тесно слиты с народной жизнью, а не навязаны ей или отвлечены от нее игрою бюрократического воображения.

Наконец, в последние годы Общество расширилось присоединением к нему русской группы Международного союза криминалистов, под деятельным руководством И. Я. Фойницкого. Сливаясь с этим союзом, Общество отдало дань не только современным потребностям науки уголовного права, но и высшим началам человеческого общения. В наше время — жизненная, глубокая и богатая идея национальности, стремящейся к достижению общечеловеческих идеалов, не утрачивая своей самобытности, уступает место узкому понятию о национализме, замыкающемся в забвении о других и горделивом самомнении. Под влиянием этого и в международной области развиваются мрачные явления, где зрителем, а иногда и попустителем является почти весь свет, забывший так давно уже возвещенные ему начала братской любви и справедливости. Из отношений народов между собою как бы улетучилось понятие о нравственности; мораль осталась лишь для собственного употребления, сливаясь с понятием о личной или коллективной выгоде. Но наука, на чистых высотах знания, отвергает все эгоистические перегородки и одинаково греет своими лучами всех, кто хочет ей служить или ищет у нее опоры и света. Вот почему Общество, находя, что развитие права предполагает дружное участие народов и не исчерпывается пределами отдельного государства, приняло участие в образовании русской группы Международного союза криминалистов.

На характере деятельности Юридического общества отразилось время его возникновения. Когда оно было призвано к жизни, прошло уже одиннадцать лет с открытия петербургских и московских судебных мест нового устройства; затем постепенно была введена реформа почти по всей Европейской России, за исключением Западного и Прибалтийского края. Судебные уставы перестали быть неиспытанною новостью. Излишне становилось разъяснять в беседах и докладах, как надо их применять, но следовало говорить о том, что оказалось при их многосложном применении к разнообразным бытовым условиям русской жизни. Судебные уставы были плодом возвышенного труда, проникнутого сознанием ответственности составителей их пред Россиею, жаждавшею правосудия в его действительном значении и проявлении. Это был труд сложный, самостоятельный и многосторонний, в одно и то же время критический и созидательный, труд, исполненный доверия к духовным силам русского народа, способного получить новые учреждения и принять в них живое и непосредственное участие. В этом последнем смысле — работа составителей Уставов есть настоящий памятник их любви к родине. Будущие сыны ее, просветленные широко развитым образованием, с благодарным чувством напишут в своем сердце имена Стояновского, Буцковского, Ровинского, Зарудного и др. — и русская правовая мысль будет творить им «вечную память», в то время когда многие другие, более шумные, имена развязных поносителей и хулителей судебной реформы давно уже будут позабыты…

Но при всем своем достоинстве Судебные уставы во многих своих частях представляли кабинетный труд, не могший быть предварительно проверенным практически. Целые судебные учреждения и их органы являлись в нашей жизни впервые, заманчивые в идеале, несколько загадочные в своем житейском осуществлении. Прокурор-обвинитель, а не прежний молчаливый «блюститель закона», адвокат, самое имя которого наводило на представителей старого порядка некоторый суеверный ужас, и, наконец, присяжный заседатель, смело призванный на работу судьи из среды вчерашних рабов, — все это, в особенности последний, представлялось еще в мечтах, а не в оболочке прозаической действительности. Но ко времени открытия Петербургского юридического общества суд присяжных уже проявил себя на практике и, выдержав первый искус, имел за собою длинный ряд правосудно и совестливо выработанных приговоров, совершенно немыслимых при старом судебном порядке с его «оставлениями в подозрении», имел пред собою и ряд страстных нападений, клеймивших его именем «суда улицы». Для беспристрастного взгляда не все в этом суде было выработано окончательно и кое-что нуждалось в исправлении, но было ясно, что материалом для суждения о недостатках практического применения этой формы суда должны служить не торопливые выводы людей, не бывших очевидцами хода процесса в его, богатой впечатлениями житейской правды, обстановке, а судящих, в лучшем случае, лишь по обрывкам спешных и неполных печатных известий. Для вдумчивого наблюдателя судьбы новых учреждений было очевидно, что именно суд присяжных и был, долгие годы, поставлен у нас в самые невыгодные условия, оставляемый без призора и ухода, на произвол всяких неблагоприятных влияний, причем недостатки его, столь понятные во всяком новом деле, не исправлялись любовно и рачительно, а со злорадством возводились на степень «смертного греха»… Вот почему одною из первых больших работ нашего Юридического общества был подробный доклад о суде присяжных, занявший несколько заседаний и вызвавший оживленные прения.

Тогда были разобраны причины, неотвратимо вызывавшие оправдательные приговоры по многим делам о преступлениях по должности и против устава о паспортах и указана цепь неблагоприятных условий, совокупно влияющих на правильность деятельности присяжных вообще. Уголовное отделение Общества при этом выработало положения, содержавшие в себе указания на необходимость устранения этих условий. С чувством нравственного удовлетворения увидело затем Общество, как мало-помалу законодатель вступал на этот желанный путь, как улучшались состав присяжных заседателей и деятельность комиссий по составлению их списков, исправлялась нецелесообразная подсудность, устранялась излишняя обрядность судебных заседаний, вводилось участие присяжных в постановке вопросов и т. п.

Понемногу затихали и крики противников суда присяжных, обращаясь в случайное ворчание по поводу отдельных дел. Но когда, в 1895—96 гг., началось обсуждение преобразований в Судебных уставах, неожиданно раздались голоса укора этому суду и признания его негодным для целей правосудия или подлежащим такому исправлению, которое равнялось уничтожению целостного и нелицемерного его характера. Эти голоса раздались не извне, а из самого судебного стана. Они должны были придать большую энергию осаждающим, нашедшим себе неожиданных союзников, вооруженных боевым материалом и знанием техники, которого всегда недоставало гонителям «суда улицы». Юридическое общество снова взялось за оружие свободного и всестороннего обсуждения вопроса. Оно назначило особое заседание, с участием представителей Московского юридического общества, в тщетной надежде услышать устные доводы суровых критиков и отщепенцев. Выслушав глубоко прочувствованный доклад К. К. Арсеньева и ряд разносторонних обзоров деятельности присяжных, Общество единогласно высказалось в защиту суда общественных представителей, выразив уверенность, что этот жизненный, облагораживающий народную нравственность и служащий проводником народного правосознания, суд должен укрепиться в нашей жизни, не отходя в область преданий и продолжая быть для участвующих в нем школою исполнения долга общественного служения, правильного отношения к людям и человечного обращения с ними. И ныне с сердечною радостью приветствует Общество закрепление суда присяжных в проекте «судебного пересмотра» и устранение из его деятельности последних поводов к «девиации», разрешением представителям общественной совести знать о наказании, которому подвергается подсудимый, и предъявлять суду ходатайства о помиловании.

С деятельностью суда по всем наиболее важным своими карательными последствиями делам тесно связаны вопросы о состязании сторон, о пределах исследования, об оценке доказательств и, наконец, о руководящем напутствии председателя. Все это было предметом тщательного изучения и проверки в Обществе. Деятельность и организация прокуратуры нашли себе оценку в докладе нынешнего генерал-прокурора «о задачах прокурорского надзора»; доклад редактора журнала нашего Общества очертил важный вопрос «о свободе защиты»; четырнадцать заседаний было посвящено ряду докладов о завещанной еще составителями Уставов выработке правил о доказательствах и об установлении пределов исследования. В последнем отношении работы еще не могут быть признаны завершенными. Больной и острый вопрос о пределах уголовного исследования, затрагивающий одновременно и интересы правосудия, и неотъемлемые, драгоценные права личности, восходивший не раз и до нашего высшего судилища, подлежит дальнейшей разработке в Юридическом обществе. Он заслуживает, по своему значению, усиленного труда, для которого есть богатая фактическая почва. Область уголовного исследования следует принципиально установить и точно указать. Этим должен быть положен нравственный предел ненужной и незаконной любознательности собирателей обличительных данных, дающей пищу нездоровому любопытству толпы. Руководящее напутствие, к сожалению, до сих пор мало выработанное, не приобревшее еще вложенного в нем законом значения и не ставшее, как то необходимо у нас, центром тяжести всех словесных объяснений пред присяжными, заинтересовало Общество с самого начала его деятельности. Первый реферат в уголовном отделении, занявший три заседания и вызвавший самый оживленный обмен мнений, касался именно заключительного слова председателя.

Одним из коренных начал судебной реформы 1864 года является публичность. Без нее, без этой существенной и основной принадлежности суда, приказная правда старых порядков скоро вступила бы в свои права и в новом помещении, внося туда свою гниль и плесень. Недаром первой провозвестницей идущего обновления в старом суде явилась гласность производства, разгонявшая, по правилам 11 октября 1865 г., густые и вредные туманы канцелярской тайны. Введенная Уставами публичность честно служила государству и правосудию, устраняя описанное составителями Уставов положение, при котором «оправданный выходит менее оправданным, а обвиненный менее изобличенным», и раскрывая пред обществом и правительством скрытые язвы общественного организма, или служебных злоупотреблений. Но рамки специальных преступлений, указанных ст. 620 Устава уголовного судопроизводства, не всегда удовлетворяли насущной необходимости оградить общественную нравственность и даже самые интересы правосудия от публичной разработки и оглашения отдельных обстоятельств и целых эпизодов по делам, не упомянутых в ст. 620. Юридическое общество с серьезным вниманием отнеслось к этому явлению и выслушало, еще в 1882 году, обширный доклад, исходивший из глубокого уважения к светлому началу публичности, но вместе с тем напоминавший Обществу слова Спасителя «нельзя соблазну не придти в мир, но горе тем, чрез кого он приходит» и предлагавший расширение прав суда по защите воображения и восприимчивости слушателей от соблазнительных или грязных картин человеческого падения. Соображения этого доклада нашли свое подтверждение, а быть может, и отголосок в той части закона 1887 года, которая касается соотношения между публичностью и требованиями общественной нравственности. Юридическое общество не оставалось чуждым этому вопросу и в дальнейшие годы — и еще недавно выслушало доклад К. К. Арсеньева о гласности и устности по новому проекту Устава уголовного судопроизводства. Вопрос о публичности не может считаться исчерпанным вполне. Из одного из руководящих, в этом отношении, решений нашего уголовного кассационного суда видно, как разно могут быть толкуемы и понимаемы те, намеченные законом в общих выражениях, основания, по которым ныне подлежат закрытию, по усмотрению суда, двери заседания. Они нуждаются в подробном и продуманном анализе наряду с условиями практического осуществления тесной связи между публичностью судебного производства и гласностью, прямодушно признанной законом, в правилах о печатании судебных решений, как неизбежный и естественный элемент публичности. Наконец, нельзя не упомянуть о ряде докладов о судебной ответственности должностных лиц и о взаимных отношениях администрации и юстиции в их практической деятельности — о речи В. Д. Спасовича на тему, имеющую не только юридическое, но и государственное значение — «О языке в области судопроизводства» и о докладе о реформе и задачах кассации, имеющем связь с больным местом нашей судебной практики, с тем, что я назвал бы рассмотрением дел по существу в кассационном порядке, которое, в сущности, возвращает наше судебное производство к началу письменности и к возможности влияния личных взглядов, настроений и темперамента на оценку важности кассационных поводов.

Рядом с разработкой этих коренных вопросов шло в Обществе изучение отдельных отраслей процесса в их практическом и научном освещении. Их было так много, что можно лишь указать на некоторые для примера. Таковы доклады об апелляционном производстве, о вызове свидетелей в судебное заседание, об обжаловании подсудимыми оправдательных приговоров, о недостатках и пробелах предварительного и судебного следствия, о разделении голосов по уголовным делам и т. д. Некоторые вопросы разрабатывались с чрезвычайною подробностью и со всех сторон. В особенности много уделено было труда и внимания экспертизе по уголовным делам, причем был представлен ряд рефератов об экспертизе вообще и в частности об экспертизах литературной, художественной и фотографической, о гипнотических внушениях как предмете заключения сведущих людей, об освидетельствовании сумасшедших и, наконец, о задачах русского судебно-медицинского законодательства.

Много труда положило Общество и в работы из области права. В этом отношении особенно много сделало гражданское отделение, в котором, в противоположность уголовному отделению, вопросы догмы преобладали над вопросами процесса. В трудах этого отделения на первом плане стояла разработка отношений, вытекающих из семейного союза. Было представлено двенадцать рефератов, занявших двадцать одно заседание и касавшихся личных и имущественных отношений супругов, положения детей, прижитых вне брака, и сравнения женщин с мужчинами в правах по наследованию. Последний доклад, равно как и сделанный впоследствии доклад о «задачах законодательства по отношению к трудовым артелям» были сделаны нашим уважаемым сочленом Анною Михайловною Евреиновой. Гражданское право входит в жизнь гораздо шире и глубже, чем уголовное. Поэтому отношения, вытекавшие из новых явлений гражданского быта, вызывали отзывчивое внимание гражданского отделения. Его интересовали общественные собрания и клубы с юридической точки зрения, железнодорожные и пароходные предприятия ввиду особенностей установленного 683 статьей первой части X тома onus probandi ответственности за вред и убытки, причиненные при эксплуатации; его занимали вопросы об ответственности акционерных обществ и их органов перед акционерами и фабрикантов и заводчиков в случаях несчастий с рабочими.

В области права пред уголовным отделением прежде всего предстало учение итальянской антропологической школы и всех ее разветвлений, самоуверенно шедшее на упразднение так называемой классической школы в уголовном праве с ее основными положениями и процессуальными приемами. Выяснению как разумных, так и преувеличенных сторон в этом новом учении посвящен был ряд докладов и, быть может, памятная многим, оживленная, блестящая беседа между представителями разных направлений в 1890 году по этому же поводу. В связи с этими учениями находятся вопросы вменения, и к этим вопросам Общество много раз обращалось в своих заседаниях, нередко приглашая на них представителей науки о душевных болезнях. Всех докладов, имевших предметом вопросы о вменении, с разных точек зрения, было девять, занявших семнадцать заседаний. Первым по времени был доклад Н. С. Таганцева «Об условиях вменения при полицейских нарушениях» в 1878 году. Последним по времени был реферат в 1898 году, касавшийся нового спора о вменении в немецкой литературе, сделанный В. Д. Набоковым. И по разработке взглядов на отдельные преступления труды уголовного отделения были очень обильны по числу, важны по содержанию. Так, в первые же годы своего существования отделение выслушало два многосторонне обработанных доклада Н. С. Таганцева и В. Д. Спасовича о преступлениях против веры, в которых, еще в 1881 году, намечены те затрагивающие глубины человеческого духа вопросы об отношениях между собою свободы совести и веротерпимости, вопросы, с которыми и ныне приходится считаться законодателю и которые так живо и тревожно интересуют общество. В эти же годы представлены, с обычным блеском, Н. А. Неклюдовым доклады о преступлениях против брака и о лжесвидетельстве — и постепенно разработаны, с критической и догматической стороны, многие постановления особенной части нашего Уложения. Между этими докладами нельзя не отметить касавшихся животрепещущих интересов печатного слова докладов Г. Б. Слиозберга о наказуемых нарушениях авторского права и о преступлениях печати, из которых последний вызвал особую оживленную беседу. Нужно ли говорить, что весьма большое число заседаний быо уделено таким жизненным вопросам, как ответственность малолетних и несовершеннолетних, организация тюрьмы и ссылки, устройство арестантского труда и т. п., в разработке которых принимали участие Д. А. Дриль, А. К. Вульферт и И. В. Мещанинов.

Общество чутко относилось к законодательству отечественному и чужому. Можно смело сказать, что ни один проект по вопросам права и процесса, разработанный за границей или принявший силу закона, не ускользнул от внимания Общества и от подробной его разработки. Русское законодательство до начала восьмидесятых годов давало мало пищи для деятельности Общества. Лишь в 1878 году В. Д. Спасовичу пришлось ратовать против расчленения Судебных уставов и внедрения их отдельных частей в соответствующие томы законов. Он взывал о спасении этого утопленника в море устарелых и наполовину неведомых статей и о возвращении его к прежней самостоятельной жизни, что было необходимо, так как при разбрасывании статей Устава уголовного судопроизводства и Учреждение судебных установлений некоторые из них получили несвойственную им кодификационную окраску. Затем, в 1880 году нынешний министр юстиции Н. В. Муравьев изложил пред Обществом, с критической оценкой, особенности новой подсудности преступлений против порядка управления, установленной законом 1878 года. Но деятельность Общества в этом отношении чрезвычайно оживилась, когда было возвещено новое начертание Уголовного и Гражданского уложения и стали появляться обширные труды занятых этим начертанием комиссий. Гражданское отделение откликнулось обширными рефератами, между которыми заслуживают особого упоминания труды о предмете и системе Гражданского уложения, о характере и направлении работ по его составлению, об отношении его к местным законам и о методе будущей кодификации. Первый из них памятен, кроме своего содержания, еще и тем, что в обсуждении его участвовал один из благороднейших, чистейших и нравственно-стойких русских людей — Константин Дмитриевич Кавелин. Уголовное отделение откликнулось на предстоявшие преобразования образованием ряда комиссий, представивших тщательно разработанные заключения на проект Уголовного уложения. Кроме того, это отделение, для обсуждения важнейших вопросов, например о вменении по проекту нового уложения и об имущественных преступлениях, имело соединенные заседания с обществом психиатров и с гражданским отделением. В первом заседании по обсуждению лестницы наказаний, установленной проектом, принимал участие и министр юстиции Д. Н. Набоков. Наконец, в последнее время, во всех отделениях Общества, был целый ряд докладов по проекту комиссии о пересмотре законоположений по судебной части. Ввиду того, что труды комиссии наряду с предположениями о ремонте судебного здания, содержат в себе и проект существенной перестройки этого здания, закладывая его в фундамент новую должность участкового судьи, с разнообразными обязанностями и широкой, противу ныне действующей подсудностью, доклады эти обращены были преимущественно на оценку пригодности и целесообразности этого нововведения.

Не одни вопросы материального права и процесса нашли себе отголосок в занятиях Юридического общества. Наравне с ними запросы общественной жизни и условия быта не были ему чужды. Подобно тому, как суд присяжных представляет естественное соприкосновение власти с общественною совестью в деле суда, так земство и полиция являются органами соприкосновения управления с народом на почве местных нужд и потребностей. Регламентируя участие земских сил в местном управлении, законодатель создает юридические основы земского самоуправления, вызывая общественные силы на служение материальным и нравственным интересам окружающих и внося восприимчивый элемент почина в дела и среду, которые мертвила бы канцелярщина. Важность правильности этой регламентации и ее чуткости к действительным интересам населения сознавалась всегда деятелями административного отделения. Одно перечисление докладов А. Д. Градовского указывает на это. В 1878 году он говорит о праве ходатайств, предоставленном земским собрания. л, в 1879 году о наказе полиции, в 1880 году о необходимости пересмотра XIV тома, в 1881 году о возрастном сроке для выбора по земским учреждениям, в 1884 году о выборах гласных от крестьян. По его стопам идут члены общества Корку-нов, Свешников, Арсеньев, Кузьмин-Караваев и Гессен. Здесь не место называть их многочисленные и интересные доклады. Достаточно сказать, что в них разработаны вопросы местного самоуправления в Европе и в России, вопросы о пределах власти и ответственности губернаторов, о всесословной волости, о новейших сочинениях по самоуправлению, о фиксации земского обложения, о земской адвокатуре и об отношениях земства к народному образованию.

Рядом с юридическим бы„том народа стоит его общежитейский быт, в котором, к несчастью, нередкими источниками печальных явлений служат темнота, беззащитность, невежество и бедность. И этому быту членами Общества было посвящено не мало трудов на почве живых наблюдений, этнографических данных, статистических материалов и психологических исследований. И. Я. Фойницкий говорил нам в нескольких заседаниях о факторах преступности и о женщине-преступнице, а также о соотношении внутренних психических и внешних космических и общественных сил во влиянии на преступность. Д. А. Дриль поделился из запаса своих исследований богатыми данными «о болезни, пороке и преступлении», «об убийстве и убийцах». А. А. Левенстим дал весьма интересные доклады: «О фанатизме и преступлении», «О суеверии и отношении его к уголовному праву» и «О конокрадстве с бытовой стороны». Наконец, в последнее время в нескольких заседаниях Общества разрабатывался вопрос о причинах, обусловливающих развитие проституции, и о борьбе с ними, в связи с чем находится и своевременно сделанный в Обществе реферат о lex Heinze в защиту общественной нравственности.

Не одними докладами, беседами и сообщениями старалось наше Общество исполнять свои обязанности по отношению к развитию и упрочению русского юридического развития. Оно вошло в постоянное общение с читающею публикою путем издания своего журнала, вверяя его искусству и уменью опытных редакторов и постепенно завоевывая все увеличивающийся круг интересующихся им лиц. Первые шаги были трудны и требовали большой энергии — и в этом отношении нельзя не вспомнить благодарным словом первого, так много и полезно поработавшего, редактора В. М. Володимирова.

В среде Общества, среди крупных величин наук, неустанно и любовно работали почтенные и скромные деятели, с трудолюбием пчел приносившие свой мед в общий улей. Многих из них уже нет — и в том числе проникнутого нежною любовью к судебному делу Н. И. Цуханова и энергического, с большими знаниями, К. Д. Анциферова, надорванный работою ум которого погасал так долго и мучительно. Чтя его память и ценя его серьезные юридические труды, Общество издало его сочинения в одном большом томе, с портретом покойного.

Краткость времени и боязнь утомить вас, милостивые господа, лишает меня возможности говорить о сношениях нашего Общества с русскими и иностранными юридическими обществами, о командировании делегатов на пенитенциарные и сродные им конгрессы, об интересных отчетах, о занятиях и конечных выводах этих ученых собраний, доложенных в наших заседаниях. Можно сказать лишь одно:! Общество не только существовало, но и жило.

Право на плодотворное будущее дает ясное понимание своего прошедшего и уважение к тому, что в нем было хорошего и достойного. Только пред тем ясно и определенно рисуется завтрашний день, кто не забыл уроков, примеров и заветов дня вчерашнего. Вот почему Общество не могло не чувствовать одинаково со всеми просвещенными людьми «во дни торжеств и бед народных», вот почему оно в 1880 году послало адрес и депутацию в Москву ко дню открытия памятника нашему великому поэту, «бессмертному мастеру русского слова», в 1881 году почтило Достоевского, на другой день его похорон, речью в своем годовом собрании; в 1883 году приняло участие в похоронах Тургенева, возложив чрез своих представителей венок на его могилу, и в 1899 году отпраздновало 35-летие дорогих ему Судебных уставов в особом торжественном заседании. Не осталось Общество глухо и при материальном народном бедствии. Оно откликнулось на крайний неурожай 1891 года устройством публичных лекций. Мы говорили о гипнотизме и о судебной фотографии и призвали на помощь голодающим тень трогательного московского человеколюбца— доктора Гааза. Сверх того, в Обществе установился, не сразу и не без некоторой настойчивости, обычай публичных поминок по своим членам в годовых собраниях и в особых, торжественных заседаниях. Первыми, о ком вспомнило таким образом Общество, были А. Ф. Кистяковский и С. Ф. Христианович; дважды собиралось оно в память А. Д. Градовского, вскоре после его кончины и по поводу ее десятилетия, в такое десятилетие помянуло оно С. И. Зарудного; вскоре после смерти Н. И. Стояновского, К. К. Грота, А. Д. Шумахера, Д. А. Ровинского и Н. А. Неклюдова состоялись особые заседания в их память. Устами различных ораторов Общество воздало посильную дань уважения этим сеятелям идей правосудия и правды и постаралось оживить пред слушателями их нравственные привлекательные образы. Между этими слушателями часто бывало довольно много учащейся молодежи, которой Общество всегда гостеприимно открывало, в интересах знания и юридического развития, свои двери. Мы с искренним удовольствием видели эту молодежь на наших «поминках». Нам думается, что рассказ о бескорыстном, полном труда, терпения и любви служении родине со стороны тех, о чьей почтенной жизни и «непостыдном» конце шла речь, не мог быть бесполезен и бесплоден для наших молодых слушателей. Нам и тогда, и теперь хотелось им повторить слова Виктора Кузена, пред разлукою его со своею аудиториею в College de France, в 1853 году: «Епiretenez en vous le noble sentiment du respect, — defendez vous de cette maladie de notre siecle, ce gout fatal de la vie commode incompatible avec toute ambition genereuse. Quelque car-riere que vous embrassiez, proposez, vous un but eleve, et met-tez a son service une constance inebranlable. Sachez admirer ayez le culte des grands hommes et des grandes choses («Поддерживайте в себе благородное чувство уважения — остерегайтесь от болезни нашего века — гибельного стремлением к благополучной жизни — цели, несовместимой с благородными стремлениями. Какой бы деятельностью вы ни занимались, всегда ставьте перед собою возвышенную цель и отдавайтесь этой цели с непоколебимым постоянством. Умейте восхищаться; преклоняйтесь перед великими людьми и великими деяниями» (франц.).)

Таково наше прошлое. Оно дает основание надеяться, что и в будущем Юридическое общество не отклонится от своих задач. А последние предстоят сложные и, во многом, новые. Обнародование и введение в действие таких коренных законодательных работ, каковы: Гражданское уложение, новое Уголовное уложение и «пересмотренные» Судебные уставы — должно вызвать множество вопросов, нуждающихся в разностороннем толковании и разъяснении. Придется ознакомиться с тем, отвечают ли созданные вновь правовые нормы, положения и системы действительным нуждам жизни и являются ли ей «на потребу»?. Рядом с научным анализом нового явится житейский анализ приемлемого. Вместе с этим предстанет необходимость вглядеться и в те толкования и способы, путем которых судебная практика будет проводить и осуществлять переработанные заново законы, устанавливающие уголовную ответственность, регулирующие гражданский быт и создающие новые приемы и органы для отправления правосудия.

В этом отношении Юридическое общество может сослужить свою службу. И сослужить оно ее должно, содействуя правильному пониманию разбираемых им законов и подвергая их, в случае надобности, прямодушной и бестрепетной критике, не боясь «усекновения языка», ибо примечание ст. 1035 Уложения о наказаниях не вменяет в преступление и не подвергает наказанию обсуждение не только отдельных законов и распоряжений, но и целого законодательства, если с этим обсуждением не связаны оспаривание обязательной силы законов, призыв к неповиновению им или оскорбительное отношение к власти. Такою представляется мне первая задача Общества. Вторая его задача состоит в разработке правовых вопросов, вызываемых жизнью. Серьезными и продуманными работами в этом смысле оно может приготовить ценный материал для законодателя. Различно и своеобразно текут запросы, назревшие потребности и чаяния жизни, пока не впадут в многоводную реку законодательства. Одни, падая с высоты идеала, дробясь, пенясь и разбиваясь о камни житейской прозы, то разбрасываясь на мелкие и быстрые ручейки, то снова сливаясь вместе, быстро и с ропотом несутся вперед; другие, повинуясь непреложному закону истории, спокойно, но неотвратимо текут по наклонной плоскости; третьи, переполняя стоячие воды своекорыстной обособленности, тянутся затхлыми и медлительными струйками к той же реке. И всех она принимает в себя и, претворив в себе, катит свои воды, прокладывая себе русло. В эту реку следует и Юридическому обществу вливаться своими трудами, построенными на трезвом понимании общественных потребностей и освещенными светом науки и любви к родине. Может, конечно, случиться, что эти труды подчас бесследно вольются в многоводную реку, но и тогда у Юридического общества останется сознание исполненного долга. А быть может — его посильная и бескорыстная работа окажется полезной для более лучшего определения, где течение реки должно сообразоваться с каменистым и вековым кряжем народной жизни и где ему на пути лежат лишь песчаные мели и илистые наносы, которые следует размыть и смыть… Третья задача отчасти определяется состоявшимися к сегодняшнему дню выборами в почетные члены Общества. И Габриель Тард, и сенатор Рене Беранже — представители совершенно определенного и притом нового направления в науке уголовного права и процесса. Понятие об этом праве, как живой отрасли социологии, немыслимо вне ее, и об уголовном процессе, как сложной разработке преступного деяния с точки зрения физиологии, социологии и психологии, составляет ядро учения первого из них. Ему же принадлежат и глубокие исследования из области действий толпы, подвергнутой им тонкому психологическому анализу, как самостоятельное и своеобразное целое, управляемое совсем другими душевными движениями, чем каждая отдельная личность, в нее входящая. Теории его смелы, взгляды оригинальны, — с ними можно не во всем согласиться, но с ними надо считаться — и им, без сомнения, в руках последователей Тарда будет принадлежать большое влияние на оценку того, что такое преступление и как с ним бороться. Юридическому обществу предстоит отнестись к учению французских криминалистов психосоциологов не с меньшим вниманием, чем оно относилось к итальянской уголовно-антропологической школе. Начало этому уже положено докладом В. К. Случевского «О преступлениях толпы». С именем Беранже связаны вызванные им прямо или косвенно живые и острые вопросы современного уголовного процесса. Практическое приложение условного осуждения, уже бывшего предметом интересных докладов г.г. Гогеля, Случевского и Жижиленко, представляется далеко еще не окончательно выясненным если не с юридической, то с бытовой точки зрения. Новейшие французские проекты так называемых «loi de bonte» и «loi de pardon» идут уже гораздо дальше и стремятся совершенно видоизменить политику карательных мер, вводя не только в развязку уголовного преследования, но даже и возбуждение последнего — наряду с педагогическим милосердием— элемент самого широкого усмотрения. Это предоставление судье замены приговора — помилованием и исследования вины оценкою побуждений имеет в себе много заманчивого, примиряющего и отнимающего у уголовной репрессии ее суровый характер, но все это требует еще вдумчивой, беспристрастной и всесторонней критической оценки, дабы не допустить, чтобы отправление правосудия сделалось игралищем дряблой воли и жестокой к потерпевшим чувствительности, постановленных на место чувства здравого человеколюбия и разумного снисхождения. Вот новая и обильная работа для уголовного отделения Общества. В нашей среде есть молодой ученый, которым мы можем гордиться, потому что его смелая и проницательная мысль, выросшая на почве обширнейших познаний, давно уже обратила на себя справедливое и зоркое внимание германских цивилистов. Его теория — теория психологического происхождения правовых норм — представляет оригинальное, самостоятельное учение, пролагающее новые пути, открывающее далекие горизонты. С этой теориею, конечно, можно не соглашаться и защищать против ее старых богов, но чем оживленнее и горячей будут эти споры и их отголоски, тем более будет плодотворна научная работа нашего гражданского отделения.

Наконец, на Обществе лежит и продолжение его верной и ревностной службы Судебным уставам. Не мало членов нашего Общества на разных поприщах своей деятельности и в наших заседаниях были стойкими поклонниками высоких и чистых начал, вложенных в эту дорогую нам книгу. Устойчиво и верно хранили они свою горячую, первую любовь к этой избраннице не только своего сердца, но и совести. Под влиянием времени и недугов она очень изменилась, и потускнел ее ясный взор и румянец здоровья сошел с ее лица, но они по-прежнему с нежным и тревожным чувством думают о «подруге юных дней»… Теперь Судебным уставам предстоит обновление. Надо надеяться, что во все части их, которые, при окончательном пересмотре, не окажутся измененными в существе своем, будут внесены, и притом с тонкостью токарной работы, все необходимые улучшения и технические усовершенствования, указанные 35-летним опытом. В этом отношении, по крайней мере на первое время, работа Общества по изучению и указанию различных неудобств практического осуществления — значительно уменьшится.

Но зато предстоит другая — и думается мне — плодотворная работа из той же области Судебных уставов. Начертив ряд правил о ходе процесса, эти Уставы переплели их с ясно выраженными и с несомненно подразумеваемыми нравственными требованиями, предъявляемыми к людям, идущим на святое дело отправления правосудия. Совокупность этих требований, выводимая из общих начал истинной справедливости и уважения к человеческому достоинству, есть судебная этика, создающая наряду со служебным долгом судебного деятеля его нравственный долг. Раскрытие, изучение и выяснение этических начал, проникающих Уставы, и разработка системы нравственных правил— этого non scripta, sed nata lex, — которыми должны быть проникнуты приемы и содержание деятельности обвинителя, защитника и судьи, могут составить одну из заманчивых и плодотворных задач Юридического общества. Давно уже слышатся единичные голоса, твердящие о необходимости выдвинуть, в вопросах осуществления правосудия, на первый план не один технический, но и нравственный элемент. Юридическое общество может слить эти голоса в один стройный хор, в который войдут старые и к которому прислушаются молодые судебные деятели. Наряду с назревшими вопросами этики настала пора заняться рассмотрением того, как сложились на практике основные и выдающиеся черты прокурора, защитника и председательствующего судьи. Беспристрастно и вдумчиво, общею совокупною работою, надо выяснить, соответствует ли выработавшийся тип этих деятелей тому, что предполагали создать Уставы, например, остался ли прокурор в судебном заседании тем говорящим судьею, каким его рисуют статьи 739 и 740 Устава уголовного судопроизводства, и устоял ли уголовный защитник в пределах своей деятельности как общественного, а не личного служения? В материалах и живых примерах недостатка не будет.

Двадцать пять лет назад, в этот день, собрались впервые в заседание учредители нашего Общества. Их было тридцать. Теперь из них налицо всего шестнадцать. Остальные ушли от нас, закончив свой трудовой жизненный путь. Мы лишились трех деятельных участников в составлении Судебных уставов, нескольких выдающихся ученых и в том числе Редкина, Андреевского и Чебышева-Дмитриева; нас покинули, так неожиданно и преждевременно, Градовский и Неклюдов. Особенно внезапною была утрата нами последнего, с его орлиным выражением лица и глаз и могучим полетом смелой мысли. Судьба и крылья ему дала орлиные, но, по присущей ей иронии, не пустила его в поднебесье, а предоставила ему летать в коридоре, местами узком, местами широком, где нельзя было развернуть крыльев во всю ширь, из боязни переломить их и где приходилось их подчас подгибать, а едва стали развертываться пред ним более широкие горизонты деятельности — смерть безжалостно прекратила биение его гордого и боровшегося с собою сердца… Не увидим мы больше ни благодушного лица Н. И. Стояновского, нашего первого председателя, многие годы своей высоко полезной для судебного возрождения жизни переплетшего с деятельностью сердечно им любимого и хранимого Общества, ни покрытой безупречною сединою прекрасной головы Арцимовича, ни задумчивой, серьезной фигуры Капустина… Не пришли сюда на наше скромное торжество и те, кого удержал недуг. Пусть наша память об их тесной нравственной связи с Обществом, донесясь до них, заставит их хоть на несколько мгновений забыть свои страдания и свое от нас вынужденное отдаление. Я говорю об А. А. Книриме, тонким и глубоким умом которого мы так часто любовались, об А. А. Герке, о В. Д. Спасовиче, о котором не хочется верить, что его — этого живого пульса нашего Общества, бившегося одновременно во всех его артериях — нет здесь, с оригинальным жестом, со своеобразным складом речи, столько раз поучительно доказывавшей, как мало значит форма, когда в нее вложено глубокое по мысли и пламенное по чувству содержание.

Наше юбилейное собрание состоялось в те дни, когда во всех уголках России звучит имя Гоголя. Позвольте, поэтому, вспомнить об одном из чудных его произведений. Когда Тарас Бульба, оставшись с половиною запорожцев под Дубно, видит, как в смертном бою смежают очи его сподвижники, он перекликается с куренными: «А что, паны— есть ли еще порох в пороховницах? Не ослабела ли казацкая сила? Не гнутся ли казаки?» — «Есть еще, батько, — отвечают ему, — порох в пороховницах; не утомилась еще казацкая сила; не гюулись еще казаки!» Немногие из оставшихся учредителей Юридического общества доживут до празднования его пятидесятилетия… Двое — трое, может быть — один. Каждый из оставшихся учредителей, сходя со сцены, будет иметь право сказать созданному ими Обществу «feci quod potui, faciant meliora potentes». Пожелаем, чтобы работа будущих деятелей нашего Общества, этих potentes, была так же усердна, как у их предшественников, и оказалась плодотворною и успешною в смысле влияния на правовое развитие родины. Пусть в день пятидесятилетия оставшийся учредитель, перелистывая дрожащими и слабыми старческими руками полувековой отчет Общества, на свой молчаливый, тревожный вопрос: «А что, паны, есть ли еще порох в пороховницах; не погнулась ли русская юридическая мысль — услышит, со страниц этого отчета: «Будь спокоен, батько, есть еще порох в пороховницах и не погнулась еще русская юридическая мысль!..»».

Кони, А. Ф. Труды и задачи Петербургского юридического общества //Кони, А. Ф. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 4. – М.: Изд-во Юридическая литература, 1967. – С. 293-316.

«Более пятидесяти лет моей жизни переплетаются с воспоминаниями о Михаиле Матвеевиче. Я, как сейчас, вижу его на кафедре, в большой аудитории петербургского университета, переполненной студентами и публикой, тогда довольно свободно имевшей доступ на лекции популярных профессоров. Молодой, полный сил и энергии, недавно женившийся и вернувшийся из заграничной ученой командировки, он читал о провинциальном быте во Франции при Людовике XIV. В стенах, где обычно раздавалось повествование о жизни государств, он с простотою и изяществом истинного знания развертывал перед слушателями поучительные страницы из жизни народов».

М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке. Т. I. – СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1911. – С. 19-20.

«В 1861 году я и четверо моих товарищей (Кобылкин, Лукин, Сигель и Штюрмер) решились выйти из 6-го класса гимназии прямо в университет, который нас давно манил своими лекциями, доступными тогда почти для всех. Уже со школьной скамьи мы ходили слушать блестящие чтения Н. И. Костомарова и лучшими мечтами души жили в университетских стенах. Для того однако, чтобы в них скорей попасть, нужно было оставить гимназию и держать экзамен, в качестве лиц, получивших домашнее воспитание, в особой испытательной комиссии при университете. Она заседала с 19-го по 26 мая, и в течение этих семи дней нужно было выдержать экзамены по всем предметам гимназического курса, выбирая для этого любые дни и любые предметы. Экзамен проводился учителями гимназии под председательством профессоров и был довольно строг.

Всех державших было человек двести и каждый день с девяти часов утра пестрая и разношерстная толпа их рассыпалась по аудиториям, при чем имевшийся у каждого экзаменационный листок с перечислением предметов, графой для отметок и подписей учителей постепенно заполнялся словами: «удовлетворительно», «неудовлетворительно» и «весьма удовлетворительно»… Вступительные экзамены в университете шли у меня очень успешно, а мои ответы из тригонометрии доставили мне даже маленький триумф несколько комического характера. Я был очень моложав, имея на вид не более 14 лет, был сухощав и маленького роста, так что обращал на себя общее внимание собравшихся на экзамен своим почти детским видом. Знаменитый профессор и академик Сомов, вслушавшись в мои ответы на экзамене, предложил мне несколько вопросов вне программы, на которые мне удалось ответить довольно удовлетворительно. Сомов почему-то пришел в великий восторг и, сказав мне – «нет, вас надо показать ректору» - подошел ко мне сзади, крепко охватил меня руками за локти и подняв на воздух воскликнул: «я вас снесу!» Это мне – будущему студенту – показалось чрезвычайно неуместным и, увидев мое обиженное лицо, он оставил меня в покое. С этих пор между экзаменующимися прошла обо мне слава, как о человеке, который на математике «собаку съел».

26-го мая мне оставалось выдержать экзамены у немца и француза. На них я шел, в виду домашнего воспитания и трехлетнего пребывания в Annenschule, спокойно. Толпа экзаменующихся в этот последний день была особенно оживлена. Из нее вышел ко мне навстречу молодой стройный человек высокого роста с едва пробившейся пушистой бородкой, холодными глазами стального цвета и коротко остриженной головой. На нем, по моде того времени, были широчайшие серые брюки, длинный белый жилет и коричневый однобортный сюртук, а на шее, тоже по моде того времени, был повязан узенький черный галстук с вышитыми на концах цветочками. Манеры его были изысканно вежливы и обличали хорошее воспитание, которое впрочем в то время еще не было редкостью. «Извините – сказал он мне – я знаю, что вы отличный знаток математики, а у меня – и он слегка покраснел – вот такая беда: я не приготовил двух последних билетов из тригонометрии, да и вообще слаб по этой части и сам себе помочь не могу. Не можете ли вы мне объяснить их?..» Я с удовольствием согласился; мы сели в сторонке за край большого стола, и я «преподал» моему неожиданному ученику два тревожившие его билета, повторил свое объяснение и предложил ему попробовать мне ответить. Ответ обличил его чрезвычайную понятливость, и я сказал ему: - теперь идите и берите тотчас же билет, на полчаса вы заряжены, а там пожалуй позабудете. – Мы расстались, и я пошел к своим иноземцам. Когда я вышел от последнего из них в приемную перед аудиторией, где происходил экзамен, из двери другой аудитории вышел мой незнакомец. Его красивое лицо было радостно взволновано. Он быстро подошел ко мне и, протягивая обе руки для крепкого рукопожатия, воскликнул: «представьте! Последний билет! Последний!! И – весьма удовлетворительно! Как я вам благодарен! Мы конечно будем встречаться. Вы ведь, без сомнения, юрист? – Нет, я иду на математический факультет по чисто математическому разряду. – Но, все-таки, мы будем встречаться. Неправда ли? – Конечно, отвечал я». Но какая-то странная застенчивость помешала мне спросить его фамилию. Встречаться нам однако в университетском коридоре не пришлось. Осенью университет был закрыт на два года, и я, после бесплодных занятий математикой на дому в течение года, перешел на второй курс юридического факультета Московского университета».

Кони, А. Ф. Житейские встречи (Из воспоминаний судебного деятеля) // Русская старина. – 1910. – Т. 141, январь. – С. 15-17.