Чешихин Василий Евграфович

1866-1923

Литературовед, публицист, журналист. Выпускник физико-математического факультета Петербургского университета (1888). Псевд. Ч. Ветринский.

При входе через главный подъезди направо, студент попадал в общую студенческую шинельную (впоследствии обращенную в юридическую, так как нашли нужным отделить юристов от филологов и студентов физико-математического факультета). В конце длинной и насквозь прокуренной шинельной был вход в студенческую читальню, закрытую в 1887 г.

В первой комнатке на столе были разложены каталоги, около которых почти всегда была давка. Книги брались из читальни нарасхват, и требовательные листки приходилось писать десятками. Тому, что книги брались так усердно, кроме хорошего состава библиотеки, содействовало то обстоятельство, что студенческая читальня, как не публичная, не подошла под известное распоряжение 1884 года об изъятии из библиотек целого ряда сочинений.

… Во второй и третьей комнатах, впоследствии соединенных в одну, на столах были разложены газеты. Их читали в залах. Перед открытием читальни у ее дверей неизменно скоплялась уже толпа, жадно бросавшаяся на свежие газеты и журналы.

…Закрытие читальни сразу образовало чувствительный пробел в студенческой жизни: она была поистине живой связью между университетом и внешним миром, приучая студентов читать не одни курсы лекций, противодействуя бесплодной и узкой специализации. Петербургский университет по характеру самого здания носит довольно резкий казенный отпечаток. Он не чувствовался в читальне, где на стенах висели не одни правила, а и портреты – Кавелин в огромном траурном венке, который возложен был на его могилу от студентов и др. Здесь же висел предсмертный автограф Некрасова, посвященный студентам Петербургского университета, писанный карандашом, неразборчивый… У меня уцелели в памяти только две рифмы из начала стихотворения: «недуг» и «читатель-друг».

Каждую осень в день открытия университета всякий новый студент всего прежде знакомился с тогдашним ректором, с незабвенным Иваном Ефимовичем Андреевским: после обычного молебна он говорил приветственную речь. Слушатель быстро осваивался со своеобразной дикцией оратора, вроде иностранной; восторженные аплодисменты, которыми «старые» студенты встречали своего кумира, подогревали новичка, и без того настроенного к возвышенным чувствам первым приходом в храм науки. Увлекательная речь, говорившая о свободной и единой науке, об искании истины, о служении ей, сразу завоевывала новичка, и он уходил домой, уже очарованный ректором. Если вскоре после того являлась надобность к каким-нибудь объяснениям, просить об отсрочке платы и т. п., новичок влюблялся в ректора. Иначе трудно назвать восторженное настроение, с каким почти все говорили об этом человеке.

…Андреевский оставил ректорство в 1887 г. вследствие события, которого он конечно не мог ни предусмотреть, ни предвидеть. Всем, кто присутствовал при речи его по поводу этого события, живо памятна не поддающаяся описанию сцена в большой университетской зале, битком набитой едва ли не всеми студентами университета, полной напряжения. Кто знает, так ли мирно окончилась бы она, если бы на кафедре был человек менее уважаемый и любимый, а Иван Ефимович Андреевский, и какие последствия повлек бы за собой скандал.

…Андреевского сменил тоже покойный уже Владиславлев, которому было поставлено задачей подтянуть университет. Нечего и говорить, что после Андреевского, кто бы ни был назначен на его место, всякий мог рассчитывать на холодный прием. Речь Владиславлева при открытии университета была выслушана десятком студентов в гробовом молчании. Лично Владиславлеву приписывали все подтягивающие меры. Известный скандал с «психологией» нового ректора, в которой мерой уважения к людям объявлялся получаемый ими доход, подорвал окончательно уважение к Владиславлеву, и зимой разыгралась студенческая «история».

…Вспоминая про покойников-профессоров, с грустно-отрадным чувством представляешь себе коренастую фигуру маленького человека с полуседой бородой, с огромным лбом, переходящим в лысину, с ласковым живым взглядом, с ровной речью, раскатывавшейся на букве «р». Орест Федорович Миллер не был ни выдающимся литератором, хотя печатался нередко, ни выдающимся профессором, но это был в лучшем смысле слова рядовой работник в своей области, и он работал не только за страх, но и за совесть. Его лекции по русской литературе посещались не особенно усердно, но в выдающихся почему-либо случаях в его аудиторию, обыкновенно небольшую, набивалось много народа и с других факультетов и курсов.

…Студентов к Миллеру привлекала столько же, сколько всегдашняя искренность его убеждений, его безграничная доброта, простодушная и естественная готовность во всякую минуту делиться с бедняком последним: евангельски незлобивый этот в лучшем смысле слова прекраснодушный человек все симпатии свои , которые иные расточают в узком кругу семейных привязанностей, перенес на учащуюся молодежь: она и заменила ему семью.

…Нельзя не упомянуть здесь же о лекциях по новой русской истории Василия Ивановича Семевского, читанных им в 1886 г. и всегда привлекавших массу слушателей. Молодой лектор, точно сидя у себя в кабинете, рассказывал слушателям, не прибегая ни к каким ораторским приемам – без всякого пафоса – главнейшие факты и черты царствования Екатерины II, Павла, Александра I, преимущественно относящиеся к истории крестьянского вопроса: это была руководящая нить всего курса. Самая тема, до тех пор рассматривавшаяся лишь в журналах, глубоко захватывала студентов; в безыскусственном рассказе об общественных и умственных течениях названных эпох факты группировались так умело и с таким выбором, что сами ложились в головы восхищенных слушателей и возбуждали в них живой интерес к себе. Безошибочно можно сказать, что многие из сторонних слушателей лектора обязаны всецело ему направлением своего умственного развития.

Массу слушателей привлекал в начале учебного года на первые свои лекции профессор Менделеев, читавший общий курс неорганической химии естественникам и математиками и оставивший ныне университет. В этой массе бывало немало и посторонних студентов. Потом оставались одни постоянные слушатели. Много народа опять набиралось тогда, когда профессору предстояло читать о том, что создало ему всемирную знаменитость, об открытой им периодической системе химических элементов. Эта лекция, как и первая, неизменно заканчивалась шумными аплодисментами, от которых профессор уходил в свою лабораторию, досадливо отмахнувшись рукой или сострив что-нибудь насчет ребячества молодежи. Дмитрий Иванович читал всегда, хмурясь и негодуя как будто с трудом справляясь с конструкцией своей речи, тяжеловесной, со многими повторениями и вставочными предложениями. Он говорил, точно медведь валит напролом через кустарник, так он напролом шел к доказываемой мысли, убеждая нас неотразимыми доводами. Впечатление, какое на меня всегда производили его лекции, я могу сравнить только с впечатлением от последних сочинений Льва Толстого: та же безграничная убежденность в том, что говорит каждый, и то же глубокое пренебрежение к внешней красоте фразы. Разница, конечно в том, что у Менделеева, в подтверждение всего высказываемого им по химии, тут же был наготове неотразимый факт в виде опыта. Вообще в экспериментальном отношении лекции Менделеева были блестящи и обыкновенно проходили без сучка и задоринки.

…Курс Менделеева заканчивался обыкновенно тем, что после заключительной лекции все присутствовавшие на ней шли в лабораторию и здесь просили профессора ввиду постоянно ходивших слухов, что он вот-вот покинет университет, не делать этого, что профессор торжественно и обещал. В доказательство того, как горячо относились студенты к Менделееву, достаточно сказать, что по одному его слову передать жалобы студентов по адресу, моментально расходились сходки: что сказал Менделеев, то он для университета сделает, таково было всеобщее убеждение.

Ветринский Ч. Из недавнего прошлого С.-Петербургского университета (Из воспоминаний бывшего студента ко дню 8-го февраля) // Новое слово. – 1895. - № 2. – С. 152-164.