Никифоров Николай Константинович

Журналист, сотрудник газеты «Варшавский дневник». Выпускник Петербургского университета.

Вл. С. Соловьев начал читать лекции в Петербургском университете, если не изменяет мне память, в 1880-м году. В то время в обществе и среди учащейся молодежи еще не улеглось увлечение естественными науками, вспыхнувшее так бурно в 60-х годах. Естественное отделение физико-математического факультета было в Петербургском университете самое многолюдное и сосредоточивало в себе самых выдающихся профессоров того времени: тут были Менделеев, Сеченов, Вагнер, Меншуткин, Бутлеров, Иностранцев, Фаминцын, А. Бекетов (ректор университета). Господствуя и по количеству студентов, и по числу профессоров с европейской известностью, естественное отделение сообщало свой дух и тон всему университету. В полном соответствии с общественными симпатиями к «реальным знаниям» и со всеобщим отвращением к затхлому классицизму, бывшему тогда в полном разгаре, подавляющее большинство студентов считало настоящими науками только естественные, а все остальные – лишь «терпимым художеством». Впрочем, на юридический факультет студенчество, в общем, смотрело еще более или менее снисходительно: там читалась политическая экономия, трактовавшая, между прочим, о социализме. Безусловное, не терпящее возражений презрение внушали науки историко-филологического факультета. На этот злосчастный факультет переносилась массой студенчества вся та ненависть, которая возникала в гимназиях к древним языкам. В среде естественников слово «филолог» было почти бранным. С этим словом у огромного большинства петербургского студенчества соединялось представление об ограниченном, тупом зубриле и будущем учителе-Молчалине. Все филологи, по мнению господствующего большинства, непременно должны были быть «бонапартистами». Не лучшего мнения о филологических науках были и профессора физико-математического факультета. Так, когда к одному из них обратился за советом первокурсник филолог, колебавшийся между филологическими и естественными науками, то профессор окинул его презрительным взглядом и, по-видимому, даже обидевшись сопоставлением филологического факультета с физико-математическим, брезгливо произнес: «У каждого, милостивый государь, свои вкусы: одного влечет к точным знаниям, а другой предпочитает копаться в куче навоза». Даже юридические науки один из профессоров-естественников называл «кляузническими».

Но если в презрении были филологические науки, то философия – или метафизика – в глазах подавляющего большинства студентов являлась прямо одним из видов умственного разврата. Сказать: «занимаюсь философией», значило почти то же самое, что сознаться в занятии, например, порнографией.

…Однако, было бы ошибкой предположить, что командующее большинство петербургского студенчества ничего, кроме естественных наук, не признавало. Студенты того времени смотрели на лекции только как на руководящий материал. Считалось, например, почти неблаговидным готовиться к экзамену только по лекциям или учебникам: надо было «прихватить» хоть немного «литературы предмета». Главным делом считалось самообразование, являвшееся как бы одним из элементарных требований студенческой порядочности. Поэтому, говоря вообще, студенчество читало много; кружки самообразования были очень распространены, почти в каждом из них были свои кружковые «философы» и «мыслители», иногда даже из бывших студентов, из тех, кто уже побывал «в народе».

… Уже из того, что выше сказано об идеологии большинства студенчества, ясно, что профессор философии мог в петербургском университете рассчитывать на успех разве среди крайне немногочисленной группы филологов. По-видимому, еще менее шансов представлялось такому «мистику-аскету», каким считался в то время Вл. С. Соловьев. Ко времени появления его в университете идеология студенчества приняла, притом, формы еще более враждебные мирным занятиям философией. Эта была эпоха страстного идеализма и фанатического народолюбия, эпоха горячих споров между чернопередельцами и народовольцами.

… В эту именно пору появилось в университете появилось объявление ректора, гласившее, что в такой-то день доктор философии Вл. С. Соловьев прочтет вступительную лекцию. Естественники, считавшие себя призванными стоять на страже достоинства и чести университета, насторожились. Пошли справки: что за Соловьев? Оказалось, что это «тот самый», который печатно выступал «против позитивистов». Этого было довольно. В приглашении такого профессора естественники увидели вызов всему их факультету. Против позитивистов – это значит против естественных наук! В университет выслан комиссар для того, чтобы бороться против спасительных точных знаний и «одурманивать мозги метафизикой»!

Решено было выслушать эту вступительную лекцию и после нее так «проучить» новоявленного «апостола мракобесия», чтобы не только ему, но и другим врагам позитивизма впредь неповадно было выступать в петербургском университете.

И вот, назначенный для лекции день настал. Университетское начальство, ничего не подозревая и зная, что кроме филологов лекцией философа никто не заинтересуется, отвело для нее одну из филологических аудиторий, как все они в то время маленькую и тесную. Но в эту аудиторию неожиданно повалили густые толпы естественников. Начальство, недоумевая, откуда явился неожиданный интерес к «метафизике», распорядилось отвести самую большую аудиторию в университете, в которой обыкновенно читал составляющий гордость университета Д. И. Менделеев.

Тотчас началась стремительная перекочевка студентов в «менделеевскую» аудиторию. … Обширная, устроенная амфитеатром аудитория была переполнена; все волновалось и кипело. Опытный взгляд тотчас заметил бы, что тут затевается что-то особенное.

Но все разом смолкло. Сотни глаз устремились на вошедшего в аудиторию и направлявшегося к кафедре еще молодого человека в скромном пиджаке. Бросилось в глаза его прекрасное, одухотворенное лицо, продолговатое, бледное, с немного впавшими щеками, с небольшой раздвоенной бородой и в рамке густых черных волос, падавших кольцами на воротник. Большие темно-голубые глаза, с густыми, широкими черными бровями и длинными ресницами, были как бы застланы мистическим туманом. Это был Соловьев.

Студенты имели обыкновение встречать каждого нового профессора аплодисментами, которые и на этот раз раздались было со стороны филологов, но тотчас, как в море, потонули в яростном шиканье естественников. Соловьев, как будто ничего не замечая, обвел волнующуюся аудиторию лучистым взглядом и начал свою вступительную лекцию тихим, но твердым голосом. И чем далее, тем голос его крепчал более и более, становился звучным, вдохновенным, властным….

В неслыханных еще выражениях, как пламенный пророк, возвещал новый лектор христианские идеалы, непобедимость любви, покоряющей Смерть и Время, презрение к миру, лежащему во зле. Он рисовал жизнь как подвиг, цель которого – в возможной для смертного степени приблизиться к полноте совершенства, явленной Богочеловеком и обещающей обожествление человечества, царство мировой любви и вселенского единения.

Невозможно даже приблизительно передать ту силу воодушевления, то обаяние высшего красноречия, с которым все это говорилось. Именно так и на такие темы в университете еще никто не говорил.

Вдохновенный голос умолк. Несколько мгновений тишины и вдруг – гром рукоплесканий! Аплодировала вся аудитория – и естественники, и юристы, и филологи. Это были ликующие, восторженные аплодисменты.

…Успех и популярность нового лектора возрастали с каждой лекцией. Дело иногда доходило до того, что для лекции Соловьева открывали актовый зал университета. Так как самая обширная аудитория уже не могла вместить всех его слушателей.

…В чем же, наконец, заключалась тайна успеха Соловьева в Петербургском университете? Прежде всего, что он читал?

Сконфузившиеся на вступительной лекции естественники, оправдываясь друг перед другом, утверждали, что Соловьев прочел лекцию совсем не по «метафизике». Они были правы в том отношении, что как вступительная, так и все последующие лекции нового профессора действительно были очень далеки от «метафизики». Это была философия нравственная, в основе которой лежало учение Христа.

Многое из того, что составляло содержание лекций Соловьева, вошло впоследствии, конечно, в более обработанном и развитом виде в изданные им книги: «Оправдание Добра» и «Духовные основы жизни».

Новизна тем, разумеется, могла привлечь немало слушателей, однако, дело было не в этом. Неслыханным новшеством в университетской жизни явилось также предоставленное Соловьевым всем студентам право диспутировать с ним по окончании каждой лекции. Он явился новатором не только по существу читанных им лекций, но и по методу преподавания. Это нововведение заинтересовало многих: одни студенты, из непримиримых, шли на лекцию Соловьева единственно с тем, чтобы, пользуясь правом диспутирования, «разбить метафизика в пух и прах» и тем спасти товарищей от его, по их мнению, вредного влияния. Другим было любопытно послушать эти небывалые диспуты между профессором и студентами. Наконец, третьи, пользуясь тем же правом, задавались целью выяснить волновавшие их религиозно-философские вопросы и более основательно уяснить себе самое содержание выслушанной лекции.

…Главнейшей притягательной силой лекций Соловьева оказалась сама его личность.

…На кафедре Соловьев не читал лекции, но властно учил, как вдохновенный пророк. И уже одно это производило огромное впечатление… Популярность Соловьева среди студентов быстро возрастала. Он приобретал уже тот авторитет, без которого немыслимо учительство и сколько-нибудь серьезное влияние на слушателей. И не подлежит сомнению, что если бы Соловьев удержался в университете достаточно продолжительное время, то в значительной степени видоизменил бы идеологию большинства студентов.

Никифоров Н. Петербургское студенчество и Владимир Сергеевич Соловьев // Вестник Европы. – 1912. - № 1. – С. 157-186