Страхов Николай Николаевич

Материал из Вики Санкт-Петербургский государственный университета
Перейти к навигацииПерейти к поиску

1828-1896

Русский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской академии наук, действительный статский советник. В 1845-1848 учился на физико-математическом факультете Петербургского университета. Окончил физико-математическое отделение Главного педагогического института (1851). В 1867 году в Императорском Санкт-Петербургском университете защитил магистерскую диссертацию «О костьях запястья млекопитающих».


«Расскажу здесь один из важных случаев того времени, так называемую студентскую историю, разыгравшуюся в конце 1861 года и как нельзя лучше рисующую тогдашнее состояние общества. В этой истории вероятно действовали разные внутренние пружины; но я не буду их касаться, а расскажу ее наружный, публичный вид, имевший главное значение для большинства и действующих лиц и зрителей. Университет, вследствие наплыва либерализма, кипел тогда жизнью все больше и больше, но к несчастию такою, которая топила учебные занятия. Студенты составляли сходки, учредили свою кассу, библиотеку, издавали сборник, судили своих товарищей и т. д.; но все это так их развлекало и возбуждало, что большинство, и даже многие из самых умных и способных, перестали учиться. Было не мало и безпорядков, то есть выходов за границы всевозможных льгот, и начальство решилось наконец, принять меры для прекращения этого хода дел. Чтобы заручиться непререкаемымъ авторитетом, оно исходатайствовало Высочайшее повеление, которым запрещались сходки, кассы, депутаты и тому подобное. Повеление вышло летом и, когда студенты осенью явились в университет, нужно было привести его в исполнение. Студенты задумали противиться, но решились на то единственное сопротивление, какое допускается либеральными началами, то есть на чисто пассивное. Так они и сделали; они привязывались ко всяким предлогам, чтобы только

дать как можно больше работы властям и гласности всему делу. Они очень искусно добились величайшего скандала, какого только можно было добиться. Власти вынуждены были два или три раза забирать их днем, на улице, огромными толпами. К пущей радости студентов, их посадили даже в Петропавловскую крепость. Они беспрекословно подчинились этому аресту, потом суду и, наконец, ссылке, для многих очень тяжкой и долговременной. Сделавши это, они думали, что сделали все, что нужно, то есть, что они громко заявили о нарушении своих прав, сами не вышли из пределов законности и понесли тяжкое наказание, как будто только за неотступность своих просьб.

Хотя эти юридические понятия в сущности не применимы к учащимся, но студенты, для поучения остальных граждан, разыграли эту либерально-юридическую драму безукоризненно и с истинным увлечением. Это вовсе не был бунт, хотя бы и в маленьких размерах. Всего интереснее и характернее то, что тогда-же нашлись люди, которым очень хотелось обратить эту историю в бунт, что со студентами делались совещания в этом роде, что им предлагалось, например, совершить злодейство, которым правительство было бы поставлено в безвыходное положение и т. п. Революционные элементы уже назрели в обществе; но на сей раз либерализм сохранил свою чистоту и была лишь совершена громкая демонстрация, как-бы публичная жалоба общественному мнению. Ради этого многие молодые люди с веселым сердцем испортили навсегда свое житейское поприще.

Разумеется, весь город только и говорил о студентах. С заключенными дозволялись свидания, и потому в крепость каждый день являлось множество посетителей. И от редакции «Времени» был им послан гостинец. У Михаила Михайловича был зажарен огромный ростбиф и отвезен в крепость с прибавкою бутылки коньяка и бутылки красного вина. Когда студентов, признанных наиболее виновными, стали, наконец, увозить в ссылку, их провожали далеко за город родные и знакомые. Прощание было людное и шумное, и ссыльные большей частью смотрели героями.

История эта потом продолжалась совершенно в том же духе. Университет закрыли, с тем, чтобы подвергнуть полному преобразованию. Тогда профессора стали просить позволения читать публичные лекции, и без труда получили разрешение. Дума уступила для лекций свои залы, и вот университетские курсы открылись вне университета почти в полном своем составе. Все хлопоты по устройству лекций и все смотрение за порядком студенты взяли на себя и очень были довольны и горды этим новым, вольным университетом.

Но мысли их были заняты не наукой, о которой они, по-видимому, так хлопотали, а чем-то другим, и это испортило все дело. Поводом к разрушению думского университета был знаменитый «литературно-музыкальный вечер», в зале Руадзе, 2 марта 1862 . Этот вечер был устроен с целью сделать как бы выставку всех передовых, прогрессивных литературных сил. Подбор литераторов сделан был самый тщательный в этом смысле, и публика была самая отборная в том же смысле. Даже музыкальные пьесы, которыми перемежались литературные чтения, были исполняемы женами и дочерьми писателей хорошего направления. Федоръ Михайлович был в числе чтецов, а его племянница в числе исполнительниц. Дело было не в том, что читалось и исполнялось, а в овациях, которые делались представителям передовых идей.

Шум и восторг был страшный, и мне всегда потом казалось, что этот вечер был высшею точкою, до которой достигло либеральное движение нашего общества, и вместе кульминацией нашей воздушной революции. Один из эпизодов этого вечера был началом быстрого падения и разочарования в нашем тогдашнем прогрессе. Профессор П-в читал на вечере свою статью, которая, как и все, что исполнялось, была предварительно процензурована; он прочитал ее без изменения, но с такими выразительными интонациями и жестами, что смысл получился вовсе нецензурный. Поднялся радостный гвалт, восторг невозможный для описания.

И вот на другой день разносится всюду весть, что профессор арестован и выслан из Петербурга. Как тут быть? Как протестовать против такой меры? Студенты довольно последовательно придумали, что высылка одного профессора представляет угрозу другим профессорам, что поэтому они не могут продолжать своих чтений, если не желают показать, что считают своего сотоварища виновным и что сами желают быть невинными перед правительством. Решено было закрыть Думский университет и тем протестовать против стеснений. Это был протест в роде выхода профессоров в отставку, — дело, как известно, беспрестанно повторявшееся в русских университетах, нечто похожее на японское самоубийство. Студенты предполагали, что все общество будет поражено скорбью и гневом, когда вдруг закроется главный источник его просвещения. Профессора согласились на желание студентов и отказались от чтения, кроме одного иди двух, которым зато слушатели стали делать скандалы. Наконец, вмешалось начальство и прекратило все дело, запретив вообще профессорам читать публичные лекции».

Страхов, Н. Н. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском // Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. – СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1883. – С. 231-233.


«Чернышевский и Писарев по прежнему в крепости. Писарев напечатал в последнем № Русского Слова очень милую статью «Наша университетская наука», где рассказывает свою студентсткую историю.

Ссыльных студентов до сих пор не возвращают; университет открыт, но в нем нет ни одного из профессоров, обнаруживших сочувствие студентам. Зачем все это – бог один знает…

Опять у нас студентские беспорядки. Но какая разница! Очень не многие им сочувствуют, и у самих студентов поднялась только малая часть, очевидно остаток прежнего брожения. А все-таки очень худо, и вредно действует».

Страхов, Н. Н. Письма Н. Н. Страхова Ф. М. Достоевскому // Шестидесятые годы. Материалы по истории литературы и общественному движению. – М.-Л.: Издательство АН СССР, 1940. – С. 256, 263.