Андреевский Иван Ефимович
1831-1891
Русский писатель, юрист, историк, архивист, гигиенист, педагог, профессор. Окончил юридический факультет Петербургского университета (1852). В 1855-1857 годах – адъюнкт по юридическому факультету Петербургского университета. С 1857 года занял самостоятельную кафедру полицейского права. В 1859-1891 годах – профессор Петербургского университета. В 1875-1878 годах – декан юридического факультета. В 1883-1887 годах – ректор Петербургского университета.
«Что вызвало в 1861 г. университетские беспорядки заарестование 500 студентов и затем закрытие университета?
Причины этих явлений, во всяком случае печальных по многим невыгодным последствиям, стали создаваться гораздо ранее 1861 г. Историк С.-Петербургского университета, покойный профессор В. В. Григорьев, не бывший очевидцем этих событий и, вероятно, за поспешностью работы, не посовещавшийся с их свидетелями, уделил в своем исследовании только одну страничку с несколькими примечаниями, мало разъяснившую дело. Фактическую сторону этого события стремился представить с возможной точностью В. Д. Спасович. Не находя уместным разбирать здесь самых причин этого явления со всей подробностью, какой оно конечно заслуживает, я могу, в подтверждение высказанного уже г. Спасовичем и в пополнение сообщаемых им указаний, засвидетельствовать, что тут действовали причины троякого рода: вытекавшие из самого склада университета, из явлений, нарождавшихся в самом обществе и из метода деятельности полицейских властей.
Уже в 1856 году в университете создались существенные перемены. С удалением от должности попечителя, действовавшего в последнее десятилетие царствования императора Николая I, М. Н. Мусина-Пушкина и назначением на его место князя Г. А. Щербатова, должны были родиться весьма существенные изменения. Честный служака, добрый в душе, по своему сильно любивший университет, по своему понимавший и высокие его задачи, но воспитавший в себе чрезвычайно грубые формы отношений к подчиненным, величественный Мусин-Пушкин, руководясь уставом 1835 г. и значительно его пополняя своими распоряжениями, почитал себя полным и безапелляционным начальником студентов, ревниво охраняя их от всякого другого влияния и только по необходимости допуская профессоров к их обучению и экзаменованию. Поддержке таких его воззрений на необходимость начальствования над студентами содействовало и небольшое число студентов: хотя количество их всегда превышало назначенную в 1849 г. цифру 300, но в общем число их всегда было менее тысячи. Резкая перемена получилась от назначения в 1856 г. преемником ему кн. Г. А. Щербатова, представлявшего полную противоположность своему предшественнику. Исполненный отменной вежливости, несомненно желавший процветания университету, он однако давно лелеял в душе желание полной его реформы. В необходимости таковой он вполне убедился, когда, за ослаблением требования об ограничении числа студентов, двери университета гостеприимно распахнулись и масса молодежи, давно ждавшая переступить порог этого святилища наук, хлынула в него живой и сильной волной. Устав оставался действующим и им коллегия профессоров совершенно устранялась от наблюдения за студентами: оно всецело лежало на попечителе и подчиненной ему инспекции. Попечитель мечтал о создании студенческой корпорации, и весьма многие сочувствовали его мечте. Он сам стал созывать студентов на совещания с ним; сначала студенты шли неохотно на такие совещания, скоро получившие название сходок. Потом эти сходки, напротив, стали получать развитие по поводу трех обстоятельств: во-первых, нашли удобным отобрать от инспектора (Фицтума-ф.-Экстето) распоряжение концертами, так как выручка от них должна идти в пользу бедных студентов, и этим пожелали распоряжаться сами студенты; во-вторых, затеялось издание студенческого сборника; в-третьих, устройство библиотеки и кассы для бедных студентов. Для всех этих дел требовались распорядители, которых надобно было избирать, а для возможности избрания нужны были уже фактически и установленные попечителем сходки. Все эти цели, по поводу которых создавались сходки, сами по себе были весьма высокие, к ним весьма сочувственно относились и профессора. Самый беспристрастный наблюдатель развития студенчества в конце 1850-х годов выведет два положения: первое, что стремления к достижению этих высоких, товарищески-добрых целей значительно подняло студенчество, стал проявляться почти незаметный до тех пор корпоративный дух, стали создаваться стойкие характеры, крепнуть убеждения. Этим недолгим периодом можно было бы воспользоваться, чтобы помочь образоваться правильным студенческим обществам, корпорациям, - но этого не случилось. Второе, столь же несомненное положение - что эти бесформенные, неорганизованные сходки пожирали напрасно много золотого времени, мешали занятиям, к которым действительно стремилось большинство университетской молодежи. Это сделалось особенно чувствительно, когда преемник кн. Щербатова, не разделил его политики содействовать созданию элементов студенческой корпорации, но, действуя правда весьма мягко, выражал свое неодобрение развивающимся сходкам. Так как коллегия профессоров, согласно действующему тогда уставу 1835 г., никакой власти не имела, ограничена была исключительно учебными занятиями, а справляться с порядком и начальствовать над студентами должен был попечитель с инспекцией, то уже в течение 1860 г. ему пришлось испытывать немало затруднений, хотя еще все хлопоты были делом совершенно домашним, в которое полиция еще вовсе не вторгалась.
Между тем, в течение этого пятилетия (с 1856 по 1861 г.), когда по этим внутренним чисто причинам изменялся склад студенчества вообще и студентов Петербургского университета в особенности, происходили сильные перемены и во всем интеллигентном русском обществе… К этому моменту относится и резкая перемена во всем складе подраставшего женского поколения – реформа внутренняя общественная, создавшаяся от множества причин, накопившихся в прошедшее время. Не совсем приглядная со стороны внешней, она заключала в своем существе два глубоких основания: стремление молодого женского поколения приобретать сведения и желание поставить дальнейшую свою жизнь на иные экономические основы, объявив непримиримую войну роскоши и находя чарующую красоту в образовании и простоте. Это явление опять имело немалое значение для учащейся молодежи, особенно когда в 1861 г., в университетских аудиториях стали являться стремившиеся к приобретению знаний девушки.
Беспристрастно наблюдавшие этот новый склад университетского студенчества могут констатировать, что ничего дурного или преступного не было; напротив, что возникало много высокого и светлого; но как брожение умов было весьма сильное, то отсутствие какой-либо организации в массе молодежи, значительно превысившей тысячу человек, среди которых действовало множество посторонних, вовсе не принадлежавших к учащимся, не могло не вызывать беспорядок. Особенно заметными они сделались в начале 1861 г.,, когда Россия праздновала величайший из исторических актов – акт освобождения крепостных. Все, и студенты и попечитель, чувствовали потребность выйти из таких невозможных условий. И тогда впервые, в марте 1861 г., попечитель обратился к профессорам, и то не к целому совету университета, а написал письмо к профессору К. Д. Кавелину, пользовавшемуся большой популярностью в университете, предоставив ему составить проект правил, которыми бы упорядочилась студенческая община. Образовалась маленькая комиссия из 4-х профессоров, пригласившая и 8 выборных депутатов от студентов. Эта комиссия добросовестно трудилась, создала проект правил, на основании которых может устроиться студенческая корпорация. Депутатам эти правила казались чрезмерно строгими, но все-таки они с ними согласились и надеялись выполнить. Но этот проект не пошел далее попечителя, так как в то же время правительство решило поставить новые начала, утвержденные 31-го мая 1861 г., по утверждении которых министр народного просвещения Е. П. Ковалевский оставил свой пост, а за ним вышел из попечителей и И. Д. Делянов. Эти начала 31-го мая провели то положение, которое осуществить в тот момент было чрезвычайно трудно, а именно, что ни о какой организации студенческой корпорации не может быть речи; форменная одежда студентов уничтожена и вне здания университета они подчиняются общей полиции; всякие сходки воспрещены; освобождение от платы за слушание лекций должно быть ограничено двумя студентами, на каждую из губерний, входящих в состав округа.
Понятно, что эти правила ставились совершенно в разрезе с ожиданиями и надеждами молодежи. Не думая подвергать эти правила критике, можно с уверенностью сказать, что выполнить их, и то конечно не без затруднений, могли бы только умелые, опытные руки. Между тем, за уходом министра и попечителя, явились совершенно новые люди, не знакомые ни с персоналом университетской коллегии, ни с положением студентов. Министром был назначен гр. Путятин, попечителем генерал Филипсон. Без всякого сомнения, тот и другой желали наилучшим и наиудобнейшим способом привести новые начала в исполнение, но затруднение явилось от совершенного незнакомства с почвой. Родилось воззрение, которое потом долго (до Суворова) и поддерживалось, будто студенты – бунтари, противники правительственных интересов. Между тем в 1861 г. дело студенческое было чисто внутреннее, никакой политической окраски не имевшее. Только через год, в марте 1862 г., когда появились первые прокламации, в студенчество была пущена политическая пропаганда.
Между тем этому воззрению содействовала и полиция, получившая с мая 1861 г. функцию вести надзор за студентами вне университетского здания. Летом никакого надзора вести не пришлось: студенты стали съезжаться к сентябрю, а начало лекций было отложено до 17-го сентября. Между тем новые начала, утвержденные 31-го мая, и новые руководители внушали всем опасение, как откроется учебный год. Прозорливая полиция завела уже 14-го августа (в канцелярии обер-полициймейстера) дело о беспорядках в университете.
Особая комиссия от совета университета в течение лета работала над составлением правил, которые повелено было основать на началах 31-го мая. Опытная и знавшая положение дел, она предположила в этих правилах такие приспособления, которые не ставили бы их прямо в разрез с ожиданиями молодежи, и проектированные правила изложила в особой книжке, матрикуле, которая должна была быть выдана каждому студенту. Но с этими правилами не согласилось министерство: потребовало некоторых перемен. В переговорах прошло много времени, напечатать их не успели к моменту открытия лекций, с чем вообще запоздали, и по распоряжению попечителя лекции открылись 18-го сентября, без правил. По старым порядкам, студенты стали составлять сходки. Попечитель в конце недели распорядился запереть все пустые аудитории, в которых могли собрать сходку. В субботу, найдя все пустые аудитории запертыми, студенты попробовали собраться в большой зале, дверь в которую, хотя была заперта, но от напора легко открылась, при чем одно стекло этой двери разбилось. Это – момент, сочинивший все последующие явления. На другой день министр (принимавший в этот день представлявшихся ему профессоров) приказал временно прекратить лекции до напечатания новых правил. Ничего не знавшие об этом студенты явились в понедельник, как обыкновенно, на лекции, но все входные двери оказались запертыми. Выставленное на главной входной двери объявление об этом скоро исчезло; прибывавшие вновь ничего не могли себе объяснить; порешили тут же отправиться за разъяснением к попечителю, и все гурьбой, хотя чинно, пошли в Колокольную улицу, где жил попечитель. Попечитель же в то время был в университете и узнав, что вся толпа студентов отправилась к нему, поспешил домой и застал в Колокольной не только толпу студентов, но и полицию с ротой стрелкового батальона, требовавшую, чтобы толпа разошлась. Попечитель разъяснил причину недоразумения и не находя удобным объясняться с толпой в Колокольной, повел студентов по Невскому к университету, около которого уже была полиция. Попечитель, не находя возможности объясниться со всеми, просил выбрать трех депутатов, которым изложил причину прекращения лекций, указал, что будут выданы матрикулы и что лекции начнутся через неделю, 2-го октября. Студенты разошлись. Ночью полиция нашла необходимым заарестовать до 30 студентов, направив свой выбор на тех, которые в течение 1861 г. были избираемы в распорядители по делам кассы, библиотеки, издания сборника и т. д. Эти аресты значительно ухудшили дело, тем более, что попечитель чрезвычайно затруднялся методом, как раздать поспевшие уже правила, напечатанные в матрикулах. После разных планов, остановились на рассылке их по почте тем из студентов, которые до назначенного и объявленного в газетах срока подадут по городской же почте прошение о выдаче им матрикулы; не подавшие до этого срока не будут считаться студентами. Это возбудило, конечно, разлад между студентами: треть из них (до 500 человек) послали прошения и им были доставлены матрикулы. В разных местах в городе собирались студенты на совещания, брать или не брать матрикулы; многие из таких совещаний накрывала полиция, заарестовывала и отправляла в крепость, в которую в эти первые дни было помещено уже около ста студентов. Между тем, для взявших матрикулы положено было возобновить лекции 11-го октября. Профессора явились читать лекции, но студентов почти не было. Стала разыгрываться внутри студенчества понятная трагедия: взявшие матрикулы съедались укором совести, что лишили 2/3 своих товарищей возможности быть студентами. 12-го октября возле парадного входы в университет стояла большая толпа прежних студентов – нематрикулистов, которых не пускали в дверь, так как требовалось предъявить матрикулу. Большинство объясняло, что нужно войти на минуту, в библиотеку, в кабинет и пр., но без матрикулы никого не пропускали. Приходившие с матрикулами не хотели быть счастливцами сравнительно с прежними товарищами, тоже не входили, а некоторые рвали свои матрикулы. Скоро полиция привела войско, оцепили всю толпу, загнали чрез ворота (выходящие на биржу) в университетский двор, и оттуда повели в крепость. Многие студенты, подходившие в тот момент к университету, и видя, как арестуют их товарищей, по их мнению неповинных, ходатайствовали, чтобы и их присоединили к заарестованным; их ходатайство уважили, включили в цепь и всех отвели в крепость, где уже заключено было более 80 студентов. Разместить в крепости оказалось невозможным; сделали разбор; всех, у которых оказались матрикулы, освободили, остальных заключили в крепости, из коих 320 на другой день отправлены в Кронштадт, где и заключены в Николаевском госпитале. По распоряжению министра внутренних дел назначены были две следственные комиссии: одна для расследования проступков студентов, заключенных в крепости, другая – по отношению к заключенным в Кронштадте…
Следственная Кронштадтская комиссия к концу ноября 1861 г. окончила свои работы, признав, что проступок заключенных предусмотрен 1280 ст. Улож. (изд. 1857) и влечет за собою арест на время от 3 до 7 дней.
Пока действовали следственные комиссии, в обществе, в городе ходили разные слухи, возбуждались беспокойства, слышалось участие к заключенным, высказывались сетования о разрушающемся университете. Недоумевали, куда это все идет, можно ли найти какие-нибудь средства для успокоения…
Но 4-го ноября дан был Высочайший приказ о назначении князя А. А. Суворова Петербургским генерал-губернатором: 7-го ноября он вступил в должность. Как слышно было, новый генерал-губернатор 7-го ноября ездил в крепость, чтобы увидеть заключенных студентов; там он обратился к ним с таким оригинальным и вместе теплым словом (благодаря их, между прочим, что они нашумели и тем самым содействовали его переводу в Петербург и что он понимает энергию молодости и уважает горячие молодые головки); тотчас почувствовался коренной перелом в приемах администрации, повеяло другим воздухом, вдруг стало легче, спокойнее…
Студенты, заключенные в Кронштадте, которых я в качестве депутата от университета был защитником в следственной комиссии, были освобождены 6 декабря, и при освобождении были обязаны подпиской такого рода: что не могут пребывать в Петербурге долее 24-х часов, если не представят за себя поручителей, и если не наденут платья, которое бы не отличало их от других граждан. Большинство освобожденных, не имея в Петербурге ни родителей, ни родственников, которые могли бы их взять на поруки, не имея и денег, чтобы обзавестись платьем (большинство было в высоких сапогах и простых тулупах) – все, в числе более 200, пришли ко мне 7-го декабря около 12 часов утра. Поняв затруднительность их положения, я предложил им отправиться вместе со мною к новому генерал-губернатору, которого хотя я не знал, но от которого, по слухам, можно ожидать справедливости. Я предполагал просить прежде всего отсрочки, по крайней мере, на неделю для выполнения этой подписки. Я предложил разделиться на несколько партий, чтобы не идти гурьбой по улице, и составив предварительно именной список, уговорился быть в канцелярии генерал-губернатора в 2 часа. Я явился ровно к двум часам вместе со всеми студентами; объяснил адъютанту, в чем дело и попросил доложить его светлости. Не прошло и двух минут, как вышел кн. Суворов в полном блестящем мундире. Я представился ему и стал объяснять в чем дело. Он был весьма удивлен, что от студентов взяли такую подписку, что он этого вовсе не знал, но если подписка ими дана, то ее нужно выполнить. Обратился к студентам с весьма теплым словом, в котором хотел разъяснить, что вся их каша заварена без него, что ему нужно расхлебывать, что он постарается это сделать, потому что он любит молодежь, и верит ей. Впечатление произвел на студентов самое выгодное. Затем, обратясь ко мне, сказал: «приказывайте, а я буду исполнять». Я изложил ему, что в 24 часа студентам нельзя найти поручителей, что у них знакомых теперь не только мало, но у некоторых и совсем нет…
Суворов спросил, есть ли у меня список всех этих студентов, и получив от меня список, стал по списку тотчас отчеркивать: первых тридцать предложил мне взять на поруки, пятьдесят взял сам, двадцать пять записал на прокурора, столько же на своего правителя канцелярии. Одним словом в полчаса времени поручители были устроены. Далее, он сам пошел на встречу моим вопросам и ходатайствам. «Хорошо», говорит он, «поручители теперь имеются, но как они будут знать, где найти своих друзей-студентов. Нельзя ли, чтобы они выбрали своих старост или депутатов, с которыми можно было бы сноситься?» Я в шутку заметил, что за это желание иметь своих депутатов, т. е. корпорацию, они и попали в крепость, но что действительно без депутатов и поручителям будет очень трудно. Он об этом деле стал говорить со студентами, и они ему объяснили, что у них уже имеются выборные старосты или депутаты, без которых и в тюрьме им нельзя было обойтись, и теперь те же самые могут остаться депутатами. Он тотчас же их всех утвердил депутатами, прося, чтобы они собирались у меня, и что он с ними будет сноситься чрез мое посредство. Относительно другого пункта подписки, он попросил, чтоб я вечером ему представил записку, как относительно их одежды, так и относительно других вопросов, которые окажутся неотложными…
После того как университет был закрыт 20-го декабря, матрикулированные студенты опять смешались с прежними своими товарищами, не пожелавшими брать матрикул. Все они очутились в одинаково незавидном положении: без лекций. Общее было желание устроить каким-нибудь способом продолжение университетских лекций. У депутатов-студентов возникла мысль, нельзя ли устроить вольный университет, и эта мысль скоро осуществилась в виде целого ряда публичных лекций, открытию которых много посодействовал опять князь Суворов. Главное ходатайство со стороны депутатов было направлено к нему. Он совершенно соглашался с тем, что такой значительной массе молодых людей, бывших студентов, оставаться без лекций будет пагубно, и помог осуществить созданный депутатами проект. Именно они получили согласие от городского головы, Н. И. Погребова, дать в распоряжение студентов-депутатов обе большие залы Городской Думы, если генерал-губернатор это разрешит, и разрешение было получено. К этим двум залам присоединилась третья, предоставленная в распоряжение студентов директором училища св. Петра, профессором Штейнманом. Студенты-депутаты пригласили профессоров университета (больше половины всего наличного числа) и некоторых преподавателей, не бывших до того времени профессорами университета: гг. Сеченова, Годолина, Калиновского, Лохвицкого. Изъявившие на чтение лекций согласие представили программы, которые были рассмотрены в министерстве народного просвещения и все одобрены: уже действовал новый министр народного просвещения А. В. Головнин. Вся совокупность этих публичных лекций («вольного университета», как тогда говорилось), читавшихся за плату, шедшую в пользу недостаточных студентов, имела прямую связь с обыкновенными университетскими курсами и имела в виду возможность открытия экзаменов в университете, чего желал новый министр. Успех этих публичных лекций чрезвычайно радовал кн. Суворова: он часто требовал к себе студентов-распорядителей, чтобы расспросить о всех подробностях и удалять встречающиеся затруднения. Известно, что этим лекциям не суждено было продолжаться долго: начались с февраля и прекратились 7-го марта 1862 г. Прекратились по такому поводу: профессора, согласившиеся читать лекции, поставили одно условие: студенты-распорядители должны ответствовать за порядок, почему к каждому профессору и приставлен был студент-распорядитель, всем заведовавший относительно администрации на лекции. 6-го марта студенты-распорядители подали заявление профессорам, что они более за порядок ответствовать не могут, вследствие чего профессора отказались продолжать чтение лекций, за исключением Н. И. Костомарова, желавшего не смотря на это, продолжать начатые лекции; но шум, помешавший продолжать эту лекцию в его думской аудитории, засвидетельствовал, что без ручательства студента-распорядителя за порядок, трудно вести такой род публичных лекций. Лекции тогда прекратились, к большому огорчению князя Суворова и всех действительно желавших успеха молодежи».
Андреевский, И. Е. Князь Александр Аркадьевич Суворов // Русская старина. – 1882. – Т. 34. – С. 525-538.